Когда подвода вновь тронулась в путь, конь остался стоять на месте. Он перебирал передними ногами, бил копытом, тоскливо покрикивал и неотрывно смотрел вслед хозяину. Но не двигался. Просто Лошадь пошла было за подводой. Встала через несколько шагов, покрутила головой, нерешительно глядя то на людей, то на Злодея, а затем вернулась к жеребцу. У Грека от воспоминаний об этой сцене мурашки начинали бегать по коже. Можно было подумать, что животные прощаются с людьми. Навсегда.

Индриг предлагал Михасю остаться с лошадьми, посторожить их. Странствующий кощунник решительно заявил, что пойдет с воином, ибо теперь он просто обязан увидеть, чем все закончится. Заслышав вдали лязг доспехов и топот сотен копыт, он начал жалеть о своем решении. Было неимоверно страшно ехать навстречу Казим-хагану с телами его послов, небрежно брошенными поверх мешковины, укрывающей дары. Грека передернуло от воспоминания. Он помогал Индригу укладывать трупы на воз, прикасался к быстро остывающей коже на запястьях покойников, вымазал рукав синей куртки в их крови.

— Здесь, — уверенно произнес Индриг, натягивая поводья.

Черногривый тяжеловоз послушно остановился.

— Что дальше?

— Дальше?

Индриг спрыгнул на землю и двинулся к запримеченной делянке возле обочины. Кто-то из местных крестьян заготавливал здесь дрова. Теперь же небольшой пятачок покрывали свежие ольховые и осиновые пеньки. На земле всюду валялась щепа, светло-желтая от пропитавшей ее осенней влаги. На дальнем от дороги краю делянки лежала огромная ель, вывороченная с корнем. Это время и ветер уронили лесную великаншу. На дрова смолянистая древесина не годилась, и крестьяне, хозяйничавшие здесь, забросали ее ветками.

— Ну да, дальше-то что?

Михась, как приклеенный, следовал за воином. Оставлять свой скарб на попечение Просто Лошади он не решился и теперь сам таскал вещи. В котомке, переброшенной через плечо, лежали книга об Иесусе и краюха хлеба, прихваченная с воеводиной кухни. За спиной на широком ремне висели гусли. Индриг не взял из седельных сумок ничего, кроме короткого чекана. Теперь за его широким поясом помимо аварской сабли торчал еще и этот железный клюв на деревянной рукояти, незаменимый при стычках с противниками в тяжелой броне.

Они подошли к поваленной ели. Индриг внимательно осмотрел бурелом. Откинул несколько ольховых веток. Привычно быстрым и эффектным движением обнажил клинок темной стали. Грек испуганно отшатнулся. Воин недовольно посмотрел на него.

— Плохо ты сейчас обо мне подумал, братец.

— Вовсе нет! — поспешно заверил его Михась.

Индриг подрубил одну из еловых лап. Отогнул ее и протиснулся под ствол. Там было совсем немного свободного места, окруженного ветвями, будто прутьями клетки. Пахло сыростью, смолой и плесенью. Индриг попробовал на прочность окружающие его сучья. Оставшись доволен результатом, посмотрел через просветы на тракт.

— Что ты там делаешь? — Михась суетливо прыгал вокруг бурелома, пытаясь понять, чем занят воин.

— Смотрю.

— Куда?

— На телегу.

Михась обернулся, ожидая увидеть что-нибудь интересное. Ничего. Тот же черногривый, лениво подергивающий ушами, те же тела на возу. Рука одного из аваров сползла и свесилась через край. Индриг вылез из-под дерева, отряхивая с одежды веточки и хвою.

— Забирайся туда, — распорядился Индриг.

Михась озадаченно пробежался взглядом по бурелому.

— Я не против, но все-таки хотелось бы узнать…

— Зачем мы здесь? — докончил за него Индриг.

— Вот-вот.

— Прибирая к рукам отцовские владения, Казима извел всех своих братьев, которые могли претендовать на его место. Турмали — бастард, да еще и полукровка — был не в счет. Он так и останется воеводой в маленьком городишке, если с Казимой ничего не случится до того момента, как его старшенький достигнет сто восьмого месяца и будет посвящен в мужчины. А произойдет это следующим летом. Неудивительно, что Турмаш отвел нам роль палачей Казимы.

Михась аж подскочил.

— Нам? — только и выдавил он.

— Мне и тем латникам, которые остались на перекрестке. А ты по собственной дурости в это влез. Не обессудь.

— Как?.. Я хочу сказать, каким образом?

Индриг пожал плечами:

— Волшебство. Мы привезли его на этой подводе. Не берусь сказать, какое именно. Но, полагаю, чары здесь необычайной силы. Они должны убить Казиму, а заодно и нас. Свидетели Турмашу ни к чему.

— Барбуна?

— Он и есть. Ночью наш кудесник так ворожил в воеводиных палатах — стены тряслись! Мне, пьяному дураку, невдомек было, что старый шкодник затеял.

— Барбуна, которому ты продал зубы волколака? — осипшим голосом спросил Михась. Его воображение плодило страшные картины.

Индриг поскреб пальцами в волосах, обдумывая свежую идею.

— Пожалуй, в твоих словах есть доля истины, греческая твоя душа. Давай под елку! Если тут замешана проклятая кровь — дело дрянь.

— Что ж ты раньше-то не сказал, Соловушка? — бормотал Михась, суетливо протискиваясь в проделанный Индригом ход. Убежище показалось ему совсем ненадежным и не внушающим доверия. — Я б лошадок сторожить остался.

— Я думал о монгольском порохе и греческом огне. От них можно укрыться. Зубы как-то со всем этим не вязались. Теперь мне думается иначе.

Произнося это, воин печально улыбался. Он не мог с уверенностью дать определение своим эмоциям. Вначале смешались страх и возбуждение. К ним добавилось безразличие обреченного. Появилось любопытство. И еще своеобразная гордость от мысли, что если ему суждено погибнуть в ближайшие часы, то смерть эта будет достойной и весьма необычной.

Индриг вслушался в нарастающий гул. Войско совсем уже близко. Того и гляди, первые всадники покажутся из-за поворота. Он собрался последовать за Михасем, но вдруг остановился:

— Не могу я так, — развернулся и бегом кинулся к подводе.

Грек видел через прорехи в паутине ветвей, как Индриг торопливо распрягает черногривого, шепчет ему на ухо. Тяжеловоз отреагировал на тайные слова в точности как и Злодей. Заржал, замотал головой. Только вместо того, чтобы застыть столбом, резво затрусил прочь. В сторону, противоположную приближающемуся войску. Индриг проводил его взглядом и широкими прыжками вернулся к бурелому. Отдуваясь, залез в нору.

— Тесная берлога, — сказал он, опускаясь на колени и еще раз оглядывая убежище.

Грек смотрел на него, склонив голову.

— Ты знаешь, что скоро здесь погибнут люди.

— Верно, — кивнул Индриг.

— Знаешь, что сам можешь погибнуть.

— Знаю.

— И при этом заботишься о том, чтобы лошади не пострадали?

Индриг захлопал глазами, смутился.

— Не могу я так вот запросто приговорить скотину. Жалко мне ее. Понял?