разом кинулись на всадника. Просто Лошадь шарахнулась в сторону. Михась завопил от страха. Вопль получился необычайно звонким и странным, совсем не похожим на человеческий крик. Он-то и спас кощунника. Необычный резкий звук насторожил чудищ, сбил ритм атаки, предоставив Просто Лошади секундную фору. Животное воспользовалось заминкой и рвануло прочь, храпя и мотая головой от ужаса.

Кощун опомнился лишь возле подводы. Прямо перед ним черногривый тяжеловоз с печальными глазами подергивал ушами и фыркал. Латник, который должен был править повозкой, лежал на мешковине, укрывающей добро. Руки широко раскинуты. Череп с левой стороны смят и залит кровью. Правая нога еще подергивалась, но это уже не было проявлением жизни. Дальше по дороге, среди двух десятков бездыханных тел и ставших бесхозными коней верхом на Злодее гарцевал Индриг. Он был единственным, кто остался в седле после короткой и жаркой стычки. Крестьянские девки, выбравшись из своего укрытия в кустах, пытались вытащить саблю, насквозь пронзившую плечо одного из латников. Служивый стонал и злобно ругался, но при этом здоровой рукой хватал девок за ноги и лез под подолы. Те вроде не возражали.

Михась боязливо подъехал к Индригу. Просто Лошадь все еще тяжело дышала и едва переставляла копыта после выпавшей на ее долю бешеной скачки. От крепкого запаха выпущенных на свет и разодранных внутренностей она со страхом прижимала уши и озиралась. Индриг провел большим и указательным пальцами по голоменям сабли, стирая кровь прежде, чем та свернется. Убрал оружие. Посмотрел на Михася и ободряюще подмигнул. Кощунник съежился. Желание что-либо говорить исчезло. Лицо воина было страшным. Кровь из широкого пореза на лбу залила щеки, малиновыми комками повисла на бровях и ресницах, бурыми пятнами растеклась по тегиляю.

— Песьи дети, сука ваша мать! — раздался горестный крик пришедшего в сознание десятника. — Комарика закололи, паскудники!

Они спешились и помогли десятнику выбраться из-под придавившего его Комарика. Из груди коня торчало сломанное оскепище кавалерийской пики. Десятник бранился и горевал о животном, не замечая ни погибших товарищей, ни собственного раздробленного колена. Кровь из рваной раны на виске широкой полосой стекала ему за шиворот. Он начал осознавать происходящее, только когда Индриг занялся его искалеченной ногой. Срубленные тут же на обочине ивовые ветви пошли на шины, зафиксированные кожаными ремнями, снятыми с убитых. Глядя, как руки Индрига затягивают узлы, десятник перестал истерично причитать и разумно сказал:

— Ох, Соловушка. Плачет по твоему заду длиннющий кол. Ох, плачет! — Вздохнул и огорченно добавил: — Да и по моему тоже.

За спиной Индрига вырос очухавшийся аварский боец. Воин понял это по изменившемуся выражению лица десятника и испуганному вскрику Михася. Он быстро обернулся. Мелькнула сабля. Авар повалился на спину с рассеченным горлом, из которого ударили небольшие, пульсирующие и при этом булькающие фон танчики. Индриг вернулся к наложению шины. Он выглядел спокойно и буднично.

— Казиминых посланников посекли, — начал перечислять десятник, настороженно выискивая взглядом других уцелевших противников, — своих людей положили. Мирную уплату дани, почитай, уже сорвали — будет грабеж и разорение. Умудрились напакостить обоим братцам единовременно. Так что если дело кончится колом, считай, что легко отделались. Вон там еще один закопошился. Добей, раз уж начал.

Индриг молча посмотрел в указанном направлении. Подошел к стоящему на четвереньках авару. Мелькнула сабля. Пальцы смахнули кровь с голоменей.

— Здорово ты наловчился ихним кривым мечом махать, — прокомментировал десятник. — По мне, так лучше дедовский, прямой.

— Воевода нас так и так приговорил, — отозвался Индриг. — По его мнению, нам не следует жить дольше чем до сегодняшнего вечера.

— С чего бы это?

— Гадалка нагадала, — сказал Индриг, одного за другим осматривая мертвецов. Он искал медальоны, бляхи и другие отличительные знаки.

Михась невнятно забормотал, заскулил. К странствующему кощуннику пришло понимание истинного масштаба и ужаса случившейся резни. О возможных последствиях он боялся и помыслить. Достаточно было того, что находилось перед глазами.

— Это та что ль, — десятник усмехнулся, — которую ты всю ночь жалил?

— Да хоть бы и она. — Индриг взял одного из погибших авар за руки и волоком оттащил в сторону.

— Дурость это! — рассердился десятник. — Дурость, которая всего этого ну никак не стоит. — Он обвел рукой место схватки.

Индриг оттащил в сторону еще два тела с овальными серебряными бляхами на шеях — послы Казим- хагана.

— Может, и обойдется, — сказал он.

— Ага! Жди! — проворчал десятник.

«Ты когда-нибудь видел, как аварское войско обращается в бегство?» Не задай Индриг этого вопроса, как знать, где бы в тот вечер оказался Михась. Скорее всего, он провел бы его в корчме Родомира, еще засветло вернувшись в Ливград. Хороший кощунник всегда мог заработать на выпивку и закуску в подобных заведениях. При меньшем везении он сам стал бы закуской для обнаглевших болотных криксов.

Прежде Михась никогда не видел такого количества мертвецов зараз. При убийстве же присутствовал лишь единожды, когда в трактире, где ему довелось прислуживать, вспыхнула пьяная драка. Тогда рассорившиеся купцы похватались за ножи и один повалился на пол с кровоточащей дырой в животе. Стоило ли так горячиться из-за долга в три солида? Индриг не был похож на тех купцов. Он убивал спокойно и сноровисто. Без суеты и эмоций сек человеческую плоть и кости своей ужасной саблей. Так мастер-кожевенник выделывает телячью шкуру, или плотник собирает скамью, или иной какой человек занимается своим обычным ремеслом.

В глазах Михася охотник за головами сразу утратил романтический ореол, которым Грек наделил его поначалу. Теперь Индриг предстал перед ним в своем подлинном обличье. Он был мастером, чьим ремеслом являлась смерть. И Михась не желал путешествовать в обществе этого страшного человека. Причиной тому был не страх. Михась ощутил по отношению к убийце то же чувство, которое питали жители Ливграда, — отторжение и неприязнь. Он уже собирался с мыслями, прикидывая, как бы так поделикатнее распрощаться с воином, когда Индриг задал свой вопрос:

— Ты когда-нибудь видел, как аварское войско обращается в бегство?

— Признаться, я не видел и самого войска, — ответил Грек, в котором любопытство мгновенно пересилило все прочие чувства.

Над трактом слышались клацанье стали, топот копыт, конское ржание и человеческие голоса. Все это сливалось в единый устрашающий гул, волной катящийся по землям склавиев. Там, за поворотом, извиваясь по Ихтыньскому тракту огромной стальной змеей, двигалась дружина Казим-хагана. Пять сотен конных аварских воинов. Им навстречу неторопливо катилась подвода, запряженная черногривым тяжеловозом.

Индриг с того момента, как впервые уловил надвигающийся гул войска, смотрел не столько на дорогу, сколько по сторонам. Он что-то выискивал взглядом среди кустов и деревьев. Михась молчал. Иногда он тоскливо оборачивался назад. Где-то там остались Злодей и Просто Лошадь. Поначалу они плелись за подводой, привязанные уздечками к деревянному поручню. Потом Индриг освободил животных и с минуту шептал на ухо своему жеребцу, поглаживая его по шее. Михась не разобрал слов, но был уверен, что это один из пресловутых заговоров. Послушав хозяина, Злодей заржал, будто соглашаясь со сказанным, замотал головой.