него наехал. Наезжаю к нему, когда тревожусь.

– Сейчас отчего тревога? Неужли во мне причина?

– В тебе, Тимофеич. Надобна мне вера в тебя, потому что не только свою судьбу, свою честь, свой интерес тебе доверяю. Судьбу русской жизни в камском крае, святую честь великой Руси тебе вручаю. Перед ней чисты ли помыслы твои?

– Истинный бог – чисты!

Строганов сбоку глядел на суровое лицо атамана.

– Скажу так: про себя и меня не думай. Мы с тобой – тлен. О Руси думай. Коли Кучума силой нашей не одолеешь – в том еще сраму нет. Сложите головы на сибирской чужбине – то зачтется каждому из вас, ибо нет честнее могилы, чем воинская в чистом поле под ракитой.

– О чем забота твоя, Семен Аникиевич, в толк не возьму?

– В обиду моей заботы не прими. Воровским делом промышляли твои станичники. И пожаловал бы вас царь-государь хоромами высокими, что двумя столбами с перекладиной. А я вас на подвиг великий посылаю. Каждому ли из твоих удальцов он по плечу? Не сгубит ли вольницу измена? Долго ли атамана под струг спустить или в Кучумовы руки за подкуп предать, чтобы потом в сибирскую орду переметнуться за великие посулы и пойти с Кучумом Русь воевать? Вот какого сраму пуще огня боюсь. Прости, что высказал не таясь. Что скажешь?

Ермак долго молчал, потом заговорил твердо:

– Большой ты человек, Семен Аникиевич, а людей по-купечески меришь. Казаки мои – люди вольные, и служить к тебе пошли по доброй воле. Знали, догадывались, что служба эта не торговая, а ратная будет... Воровским делом, говоришь, станичники мои промышляли? Всяко бывало, но о земле государевой, вере православной и чести русской казаки мои не менее твоего радеют и прощение от царя заслужат. Для того и в поход пойдут, чтобы Сибирью ему челом бить. А что атаманову волю никто не нарушит – в том моя тебе порука. У нас атамана выбирают – шутят, говорят дерзко, без лести, но уж коли выбрали – никто не посмеет ослушаться али на сговор какой с врагом пойти. Ослушника у нас – в мешок, песок за пазуху – и в воду со струга!

– Слышал о ваших порядках. И в деле тебя и твоих испытал. Вот и легло к тебе мое сердце, Тимофеич. Запомни! Не корысть купеческая тебя на подвиг посылает. Сибирская земля не мне одному нужна. Важно обуздать злобу Кучумову, иначе она не мало горя Руси учинит. Нельзя Руси сейчас тревоги от татар заводить, когда единство свое крепит. От меня ничего не утаивай, ни радости, ни беды. Ежели в чем сомнения – сейчас выспроси. Осилишь Кучума – всю славу себе возьмешь. Строгановы не станут ее у тебя отнимать.

Об одном прошу тебя, честного русского человека: покоришь Сибирское царство – зашли ко мне гонца. Я сам грамотой донесу царю о подвиге твоем, ибо царь благословил мой помысел на покорение Сибири.

– В этом слово тебе даю и крепко на нем стоять буду.

– Поверю тебе. Считай, Тимофеич, что перед ликом земли Русской с глазу на глаз побеседовали. О чем говорили, никто не узнает. Только мать-Родина нас с тобой слышала.

А теперь скажу, когда в путь на Сибирь тронешься: в новый год, в первый день сентября месяца. Ждать недолго, всего недели две осталось. Это моего ангела день. Недаром он Семеновым днем слывет и празднуется!

Поздний ночной час. Ратный поселок будто в дыму от света ущербной луны. Изба Ермака затерялась среди пихтача.

В чугунном ставце дымит длинная лучина, освещает Ермака в распоясанной рубахе, с расстегнутым воротом. Коптит огонек, темноту в избе дальше стола отогнать не может.

Стоит перед столом Иван Кольцо в заломленной шапке. Выговаривает Ермаку:

– Как дитя малое, ты, Тимофеич, Строганову доверяешься. Хозяйские посулы, как медовые пряники в карманы складываешь. Похвалами о твоей доблести завертел тебе голову Семен. Хитер! Постельку стелет мягонькую: ляжешь – и на боках мозоли натрешь.

Ермак поднял на сотника тяжелый взгляд.

– В шапке стоишь, а в избе образ.

– В темени его не приметил! – Иван торопливо сдернул шапку и стал вставлять новую лучину в ставец. Новая лучина вспыхнула светлым желтым огоньком.

– Высоковато взлетать стал, Иван, да на тонкую ветку садишься. Смотри, как бы оземь не шмякнуться. Надоел ты мне с твоими наставлениями. Слушаю, слушаю, а ведь и кулаком стукнуть могу. В дружбу тебя к себе допустил, так ты и вздумал меня, как мальца, поучать? Не глянется тебе у Строганова – уходи куда глаза глядят. Держать не станем.

– Не видишь, атаман, что Строганов нам капкан поставил в Сибирской земле?

– Какой капкан? О чем ты?

– О том, что кровушку нашу ради своей выгоды пролить задумал. Пошто не на все наши струги пушки выдал, а своих людей вдосталь и пушками и пищалями одарил? Не верит нам? Покорим ему Сибирское царство, а его людишки нас повяжут да царю на убой отдадут. Татар мы должны воевать, а славу Семен заграбастает. Слыхал, какие речи выпевает, как соловушка в лунную ночь? «Я, говорит, люди русские, позабыл, что вы разбойники. Для меня вы теперь богатыри, Русью на подвиг благословленные». Но мы не олухи. Не всему верим, что нам в уши суют. Про себя пошто ничего не сказывает? А есть что порассказать. Хотя бы про то, как со своим батюшкой на Каме людей голодом замаривал, плетями забивал и от царских воевод золотом откупался. Он этот камский край тоже вольным людом обихаживал, а потом этот же люд под плети, на соль, в яму...

Тошно слушать, как его сотники наших казаков уверяют, будто не Строганову Сибирская земля надобна. Мол, будем воевать татар ради покойной жизни Руси. Умники какие! Будто без них у царя ратей мало. Ежели бы татары Москве несподручны были, давно сама их повоевала бы, не спросясь Строганова.

– Погань, ты, Иване! Покорением Сибири Строгановы дорогу нам кажут, чтобы вины наши многие с души снять.

– Вот и ты под строгановскую дудку запел. А не позабыл ли, что ты с моей подмоги в атаманах ходишь?

– На Волге был казаками в атаманы выбран. Вся сила моя в казачьем товариществе была. Иной власти мы там не знали: до царя далеко, а до бога высоко. Кончено с той жизнью. Здесь, на Чусовой, есть над нами сила – долг наш перед Русью. Аль еще не уразумел, что здесь мы на службе у Руси? А кто недоволен был, не охоч к службе – тот уже воронами исклеван!.. Строганов здесь, хорош ли, плох ли, а хозяином края Москвой поставлен. Стало быть, он и нам хозяин, дружине нашей. И уже не сама вольница, а он меня над дружиной поставил, своих людей лучших мне под начало отдал и такую справил нам ратную обнову, что только дивиться надо, когда успел всего наготовить. А тебе, Иване...

Ермак стукнул по столу так, что пол в избе дрогнул, лучина выпала из ставца и едва не погасла.

– ...Захотелось, видать, по тропке Знахаря прогуляться? Валяй!

Иван Кольцо наклонился, раздул огонек и поправил лучину. В избе опять стало посветлее.

– Нешто за себя одного говорю? Вся вольница про то шепчет. Пойдем, мол, воевать Кучума ради Строганова, а для нашей пользы и славы что? Покорим Сибирь, сами царю Московскому о сем объявим, вот тогда и прощение за дела на Волге из царских рук получим...

– Ступай отсюда!

– Дослушай сперва.

– Ступай, говорю! Ране времени с неубитого медведя шкуру снимаешь. Добром ступай, а то выкину из избы. Поутру заставлю тебя перед всеми сотниками слова эти повторить. Послушаю, согласны ли они с тобой, как говоришь.

– Сотники ни при чем. Я о казаках. Их воля. Они против тебя.

– Нет здесь больше ни моей, ни их воли. Врешь, что люди против меня. Тебя перед дружиной говорить заставлю.

– Стой, Тимофеич! Нешто я тебе не подмога? Нешто сам я веру в тебя потерял? Просто вот пришел, сумление казаков выговорить, не для того, чтобы...

– Струсил? Заюлил? Только товарищества старого ради из стада нашего тебя не выбрасываю, как паршивую овцу. Иди, да на глаза мне покамест не лезь. В походе искупишь подлость свою.

Иван Кольцо вышел из избы. Ермак встал и пнул ему вслед скамью. От толчка та отлетела, стукнулась о кадушку с водой.

– Строганов здесь – сама Русь. Крепость слова, ему данного, не нарушу!