— Перестань, кроме галлюцинаций меня больше ничего не мучает. А они вполне себе безобидны.

 Я попрощалась и отсоединилась. Так… Есть еще два плаката. Один точно должен висеть.

 До перекрестка я чуть ли не бежала. Подлетела к остановке, распугивая людей, и закатилась от смеха — реклама «Хеден Шолдерса», два в одном, с ментолом. Молодой парень запустил пальцы в волосы и улыбается так еще мерзенько.

 — Простите, — обратилась я к фрау на лавочке. — Что вы здесь видите?

 — Шампунь, — дернула она плечом и подозрительно на меня посмотрела.

 — Спасибо, — попятилась от нее.

 Поймала такси и поехала на автобусную станцию. Там не должны были убрать плакат. Просто не должны. По дороге я внимательно вглядывалась в рекламные плакаты и щиты. Никакого намека на Каулитца. Вообще никакого намека на него. Ладно, два места вылетает. Это последнее.

 Я издалека заметила, что плакат другой. Вместо моей чашки со слоником, там красовалась ярко- красная фирменная чашка «Нескафе». И никакого Билла, что само по себе уже неприятно. Потерла виски. Черт… Зажгла сигарету и нервно затянулась. Опять руки дрожат. Дожила… Обошла все остановки в надежде, что могла ошибиться, и Штефан остановился не в этом месте. Безрезультатно. Чашки были, Билла не было. Я сошла с ума, какая досада. Черт! Ну, нет! Меня так легко на мякине не проведешь. Я внимательно осмотрелась. Недалеко торговали газетами.

 — Фрау, добрый день, — подошла я к женщине. — Могли бы вы мне помочь.

 — Да, конечно, — тут же заулыбалась она.

 — Я сотрудник компании «Нестле», реклама которой представлена на этой автобусной станции. У нас есть информация, что наш рекламный партнер ненадлежащим образом исполняет свои обязательства. В частности смена рекламных точек происходит не ночью к началу рабочего дня, а утром или днем. Тогда же они моют стекла в пилонах. Вы не обращали внимание, как давно это происходит?

 Продавец опешила и затрясла головой.

 — Например, сегодня вот этот ближайший к вам плакат меняли около девяти часов. Утром здесь еще была реклама наших конкурентов.

 — Нет, этот плакат тут давно. А стекла они моют поздно вечером, это точно. У меня один раз коробку с газетами затопили. Ох, я ругалась на них.

 — То есть вы ничего по факту нарушения сказать не можете?

 — Нет, я прихожу к семи, новые плакаты обычно уже висят. Вот как раз первого числа ваши плакаты повесили, до этого тут другое висело.

 — Что именно тут висело? — ухватилась я за единственную ниточку.

 — Реклама собачьего корма.

 Черт, собачий корм… Если только Билл тут аристократичную афганскую борзую своей шевелюрой не изображал…

 — А моют они вечером. Через день.

 — Сегодня ничего подозрительного не было? Вы не заметили?

 — Нет, ничего. Все как обычно.

 — А никакого другого плаката тут не висело?

 — Нет, не было. Только «Нескафе». Я бы заметила.

 — Благодарю вас за помощь. Вы очень мне помогли.

 Я отошла в сторону и поплелась к ближайшей лавочке. Побиться головой об асфальт что ли? Надо рассуждать логически. Я же видела плакаты собственными глазами. Значит, они были. Правда, Штефан сразу сказал, что тут чашка «Нескафе». Тетка тоже говорит, что другого плаката не было. Я сошла с ума, однозначно. Еще так размечталась — Билл меня ищет, просит прощения, хочет вернуть. Вот я дура. Среди самых дурных дур, я самая наидурнейшая дура. Домой! К черту Берлин! К черту Билла! Я свободна! Я хочу домой.

 — Добрый день, — доброжелательно улыбнулась кассиру, протягивая документы. — Мне билет на самолет до Москвы на ближайший рейс.

 Девушка уткнулась в компьютер в поисках нужного мне рейса.

 Надо убираться отсюда, пока болезнь не начала прогрессировать. Дома попрошу Полину пожить со мной, а то сойду с ума в тишине своей квартиры. Если хотя бы один глюк случится в Москве, то поеду к родителям в Канаду. Мне надо восстановить нервную систему. В крайнем случае, лягу в какую-нибудь частную клинику. Через месяц буду как новая. Или может быть в какую-нибудь экспедицию напроситься? Слава Богу, на телевиденье связи есть, ушлют меня в любой новый проект, где мне будет не до Билла. С крестным поговорить еще можно. Он поймет, может быть, что-то присоветует дельного. У него тоже связи о-го-го какие. Я устала, я хочу домой. Здесь я схожу с ума.

 — Вам все равно какой компанией лететь?

 — Абсолютно. Я очень хочу домой.

 — Есть места на двухчасовой рейс. Аэрофлот-Российские авиалинии, SU-114. Какой билет вы хотите — эконом, бизнес или первый класс?

 Я смутилась. Сейчас десять утра. Самолет через четыре часа. Я даже со Штефаном не попрощаюсь. Просто тупо сбегу от него. Не по-людски это.

 — А попозже? Я не успею на этот рейс. Ночной или утренний.

 — Есть билеты на рейс ровно в час ночи. Аэрофлот-Российские авиалинии, SU-116. Здесь только бизнес и эконом остался. И вот в девять-сорок пять утра. Эйр Берлин, рейс 8352. Тут только эконом.

 В голове мысли в чехарду играют. Хочется уехать отсюда побыстрее, потому что «больше нет сил, я совсем запил и не забыл тебя». И хочется остаться, потому что где-то здесь ходишь ты, дышишь со мной одним воздухом, думаешь о чем-то, может быть, даже изредка, хочу в это верить, вспоминаешь меня. Потому что сейчас, когда я оторвусь от земли, уже ничего нельзя будет исправить. Я оставлю тебя в этом городе, который пахнет тобою, дышит тобою, живет тобою, где все мне напоминает о тебе до дрожи в коленях, до резкой боли в животе, до покалываний кончиков пальцев. За каждым деревом — ты, в каждом прохожем — ты, с каждой витрины мне улыбаешься ты. Ты — мой каждый вдох и выдох, каждый мой шаг, каждая моя мысль. Ты — этот город, эта страна, этот мир. Мой мир. Мой воздух, мое солнце. Мое дыхание. Ты везде. Ты во мне. Я увезу отсюда маленькую частичку тебя. На память. И больше никогда не вернусь. Память — это всё, что осталось мне от тебя. Содержанка, группис и блядь.

 — На час, пожалуйста, — через силу выдавила я. Голос дрожит. По щекам бегут слезы. Я проросла корнями в эту землю. Я впитала дух этого города. Я стала его частичкой. Ты же любишь Берлин. Хотела бы я быть стеклом в его витринах, чтобы наблюдать за тобой. Хотела бы быть неоновым огоньком, чтобы освещать тебе путь. Ровным асфальтом под твоими ногами, чтобы ты никогда не споткнулся. Чистым воздухом, чтобы окружать тебя, пробраться в твою душу. И жить там. Прощай, мой мальчик. Мой любимый принц с солнечной улыбкой из моего самого прекрасного воздушного замка. Прощай…

 — Фрау Марта, добрый день, — улыбнулась я открывшей дверь женщине.

 — Мари, моя девочка, — обрадовалась она, пропуская меня в квартиру. — Какая ты красивая сегодня! Как тебе идет этот цвет. Мой бог, почему ты так не одевалась раньше? — Я была одета в шелковое ярко-синее платье с очень глубоким декольте и изящными бретельки, которые подчеркивали линию плеч и ключицы. Между лифом и юбкой — черная кружевная вставка ручной работы, расшитая бисером. Сама юбка — солнце-клеш, чуть ниже колена, низ расшит черным шнуром, рисунок что-то вроде тонких побегов и усиков плюща, изящные листики тоже вышиты черным бисером. Стоило оно почти четыреста евро, о чем я узнала только на кассе. Но в момент, когда я его увидела, у меня даже руки задрожали от желания иметь такое. И я бы его купила, даже если бы оно стоило полторы тысячи, оставив себе только десять евро на дорогу из Шереметьево до ближайшего метро. Платье село, как влитое, словно на меня шили. Продавщица, умничка девочка, тут же крутанула меня еще на сто пятьдесят евро на новый не менее красивый кружевной