Слёзы высохли. Душевных сил на новые просто не оставалось. Ледяной комок обречённости намертво засел в сердце Филики. Молчание нарушил тихий, нерешительный голос Джины:
— Наши ждут еды…
— Что? — оторвалась от мрачных раздумий Филика. — Ах, еды… Да, нужно ещё ловить…
— Нет, этого вполне достаточно, чтобы скрасить наш вегетарианский рацион, — отмахнулась Джина. — Рядом с лагерем растут кусты спелой ежевики, кокосовые пальмы и фиолетовые деревья с продолговатыми плодами — вполне даже съедобными. Тона недавно насобирала их целую кучу.
— Должно быть, это те самые плоды, что я ела в лесу, — кивнула Филика и, как успокоившийся ребёнок после истерики, утёрла рукой нос. — Вполне съедобны.
— Ты как себя чувствуешь? Идти сможешь? — спросила Джина.
— Чувствую… словно душу кто-то пропустил через кровавые жернова разбитых надежд, — Филика сама не ожидала от себя такого красочного сравнения. — А так — вполне даже нормально. Идти могу, безусловно.
— Вот и славно, — выдохнула Джина.
Они отправились в путь. Джина впереди, показывая дорогу; Филика за ней: понурившись, еле-еле перебирая ногами. Тянущиеся из глубокого леса до воды скалы пришлось обходить по океаническому мелководью. По дороге Бабочка ловко насадила на остриё палки зелено-чешуйчатую рыбину.
Обогнув гряду скал, девушки вышли на песчаный пляж, полный выброшенных к берегу ракушек и причудливых раковин. Вдалеке виднелись навесы из широких листьев и суетящиеся вокруг мыслящие. Пепельно-шёрстный волк вглядывался в сторону подходящих.
— Говоришь, лагерь здесь разбили? — спросила Филика.
— Ну да, а что ещё делать было? — глаза Джины загорелись. — Очутились на Пустом Материке без какой-либо надежды вернуться назад. Отдышались, оплакали Камоорна и, ты уж извини, тебя тоже оплакали…
— Не обижаюсь, — отмахнулась Филика. — Я и сама не надеялась, что с вами увижусь. Ну, и дальше что?
— А дальше-то что делать? — глаза Джины сверкнули хищным блеском. — Смертоптица разрушена, из земли вырвались скелеты древних чудовищ. Что сейчас они творят на Главном Материке — страшно даже представить. Но каким бы не было удручающим положение, руки опускать нельзя! Тебе-то и без меня это известно: вон, из леса горящего вырвалась. Небось, хлебнула ты там лиха… Ну а мы? Не сооружать ведь хлипкий плотик и отправляться на верную погибель в коварных течениях Вечного Океана? И уж точно не в лес идти, с чудовищными зверушками, о которых ты недавно говорила, знакомиться. А ещё хуже — панике поддаться и умереть от какой-нибудь глупости вроде ночного холода или укуса ядовитого насекомого. Хотя от скорпионов и пауков никто не застрахован… Что оставалось делать, чтобы выжить? Бороться! Вот мы и взялись за постройку лагеря. Первую ночь пришлось провести под открытым небом — ничего толкового построить не удалось. Солнце закатывалось, все были уставшие и измученные: работа не спорилась. После того, как первый шалаш, не простояв и десяти минут, распался, решили отложить всё до утра. Благо, хоть съедобных плодов в достатке оказалось. Правда, с пресной водой проблемы были, пока ручеек не нашли в лесу. Теперь за ней по очереди ходим и в скорлупы кокосов набираем…
Рассказывая всё это, Джина и не заметила, как перед ними появился Бирюк. Выглядел он измученным и уставшим. Излизанная шерсть клочками торчала в разные стороны. Он сдержанно поприветствовал Филику и сообщил, что ни на миг не сомневался в её безопасности. По его уверенному рыку и тявканью было ясно: такая хитрая человеческая женщина как командирша нигде не пропадёт!
Остальные приветствовали Филику не скрывая радости. Лароус бесцветным голосом произносил такие пламенные речи, которым позавидовали бы многие картские поэты. Кич всё лез обниматься. Тона радостно махала хвостом, не в силах скрыть счастливой улыбки. Брок был сдержанней своей жены, но глаза его сияли. Моррот весь аж выпрямился, приосанился, словно помолодел. Тос первым после Бирюка подбежал к командирше: обнял всеми четырьмя руками и расцеловал, после чего смутился и виновато потупил взгляд. Он и Кич выглядели, как и Бирюк, вымотанными и взъерошенными. Последним приветствовал Дрим: он вылез из недостроенного навеса обильно притрушенный деревянной стружкой и пылью.
— Очень рад тебя видеть, — заговорил он, струшивая стружку. — Хоть магическое существо мне и говорило, что ты в безопасности, всё равно лучше убедиться в этом собственными глазами.
Филика кивнула. Её лицо было белее извести. Ноги подкашивались от усталости.
— Так, насмотрелись? Теперь возвращайтесь к работе! — рявкнула подхватившая её за локоть Джина. — Не видите, что Филика устала? Ей пришлось пройти тяжёлый путь. Всё это время она блуждала по лесу: не зная отдыха и хорошего сна. И во время пожара она тоже была там… А вы в это время отлёживались на безопасном бережке! Оставьте девушку в покое! Пусть отдохнёт.
С Бабочкой спорить никто не стал. Мужчины, кроме Тоса, вернулись к постройке домиков: к уже сооружённым навесам они пристраивали срубленные стволы деревьев — чем не стены? Тона с Тосом отправилась собирать кокосы. Прим с лёгкостью забирался на верхушки пальм и сбрасывал спелые плоды на песок. Люртша без промедлений их подбирала.
Джина уложила Филику на навал мягкого мха в тени навеса, ещё незатронутого превращением в домик. От еды командирша отказалась. Её бил озноб. Бабочка побежала к ручью набрать холодной воды для компресса. Вернулась — Филика уже спала. Будить её Джина не стала.
Шесть отвратительных шарообразных глаз отражали шесть образов Филики, окаймлённых светом вздрагивающих на ветру факелов. Волосинки на хитиновом панцире жирно блестели. Человеческие руки поглаживали паучье брюхо. Между голых ног то поднимался, то спадал громадный половой орган.
— Я люблю тебя, моя прекрасная, моя ненаглядная, — сладким вкрадчивым голосом заговорил Арахк.
Все шесть лиц в отражении его глаз приняли гневные черты.
— Не надо злиться, моя дорогая, не следует этого делать, — жвала Арахка виновато дрожали, — ты думаешь, я хотел обидеть тебя, но это совсем не так. Я уже люблю тебя, понимаешь? Люблю…
Гнев всё держался на лицах девушки. Но на долю секунды в их глазах проблеснуло сомнение.
— Должно быть, ты всё гадаешь: чего это я говорю с тобой так… красиво? Да, в вашем бренном мире я говорю голосом, от которого твоё сердце замирает в страхе, а волоски на коже становятся дыбом. Но ведь мы сейчас в мире снов. Понимаешь, он совсем отличается от вашего. И поверь уж мне, он сильно отличается от потустороннего. Ты ведь успела посмотреть на мой мир. Все твои спутники успели тоже, когда провалились в его дыру и вынырнули здесь, в безопасности. Этого нельзя было делать, но мне наплевать на какие-то запреты Мастука или Геллизы. Я никому не подчиняюсь. Я сам себе король.
Я говорю с тобой так, как тебе приятно бы было слышать. И речи мои услащены лишь для того, чтобы ты не боялась меня слушать, моя прекрасная, моя дорогая…
Лица с ещё большей силой залила багровая краска ненависти и злости.
— Да нет же, тебе трудно понять. Я не лгу тебе. Но говорю не своими речами. Разве так трудно? Ах да, я и забыл, что ты пока ещё смертная…
Злость вмиг прошла. Лица вопросительно глядели.
— Мы в мире снов. В нём все равны: и боги и смертные. Ведь могуществу сна подвластен каждый. А я уже люблю тебя… Ваш мир слишком сложен, чтобы его понять. В его ветхой бренности, хлипкой, разрушаемой, умирающей и в то же время вечной жизни таится непостижимая мною загадка. И благодаря тебе я приблизился к её решению как ещё никогда. Я заставил себя полюбить тебя. И эта любовь — ключ!
Лица вновь исказились в гневе. Их хозяйка топнула шестью правыми ногами.
— Тебе просто трудно понять бога. Я прощаю тебе это. Ведь я уже люблю тебя. Я вижу, как в твоей голове ползают одни и те же паучки вопросов. Поверь мне, это было неизбежно. Я специально дал твоему спутнику — моему замечательному гостю — испорченную паучью кожу. И ты легко отправила его душу в мой мир — ты прошла первое испытание. Но одного испытания мало. Поэтому я помог ничтожному смертному, которого вы звали Парфлай, совершить заклинание. Без моей силы он бы не смог вернуть несъедобные души в остатки их высохших тел. Но с этим заданием ты не справилась, поэтому я отправил
