- Ну, а дальше как было дело?

- Не могу тебе сказать, не знаю. Но думаю, что Голиан с этим смирился.

- Почему ты так считаешь?

- Почти на каждом собрании речь идет о жилплощади. Положение сложное, за Голиана никто не ходатайствовал. Он и сам не очень-то просил. Наверное, понимал, что есть более нуждающиеся, есть очередники, да и по другим причинам ему светит мало. Хотя бы из-за жены, она ведь осталась в Германии, а они к тому времени еще не были разведены…

- Понятно. И еще один вопросик, коль скоро я тебя разбудил… Помнишь о том, что ты когда-то привез Донатам из Вены консервы?

- Не Донатам, а девочке, - не очень уверенно возразил Сага.

- Пускай девочке, какая разница. Что это были за консервы?

- Почем мне знать… кажется… Нет, не сардины и не мясо, внутри что-то плескалось… Точно не помню, пожалуй, фруктовый сок.

- Гм, а сгущенное молоко не могло быть?

- Возможно, - допустил директор, - две продолговатые банки, то ли сок, то ли молоко.

- Значит, две банки.

- Две, - решительно сказал Сага.

- Ты передал их девочке из рук в руки?

- Конечно. И шоколад и остальное.

- И что она?

- Поблагодарила и все. Шоколад схватила и тут же стала грызть, а консервы взяла та женщина.

- Понесла в чулан?

- Не знаю, наверное, унесла в чулан.

- Она унесла только консервы?

- Насколько мне запомнилось - да, - сказал Сага, - но я все время наблюдал за девочкой, для нее существовал лишь шоколад, она ела и смеялась, я еще подумал: бедняжка - уж очень она бледненькая.

- А сами Донаты?

- Квартира великолепная. Обстановка, ковры, цветы… одеты… Они же не знали, что я приду.

- А какая тогда была погода, не помнишь?

- Точно не помню, но дождь не лил, это уж факт. В парке перед Авионом играли дети, кормили голубей… Начало мая - пятого-шестого, пополудни. Кажется, так.

Он расчувствовался. Словно бы через два года все еще видел перед собой майский садик возле автобусной станции, голубей, скамейки, детей… «Его гложет совесть, - усмехнулся Шимчик - поет, лишь бы не молчать!»

- Спасибо, - сказал он, - спокойной ночи, - и медленно положил трубку.

Лазинский тоже усмехнулся.

- Значит, банки были получены инженером от жены, - заметил он. - Через несколько лет после развода. Если Сага не лжет, то она просила ничего не говорить бывшему мужу об их встрече в Вене. Чтоб он, бедняга, не затосковал… Из Братиславы еще ничего не было?

- Насчет Доната? Сообщили, ищут его, вроде бы ушел вечером с женой в кино. Так он сказал соседям.

- А в его квартиру звонили?

- Кто? Наши сотрудники или соседи?

- Наши сотрудники.

- Я думаю о ребенке, - ответил Лазинский колко. - Полагаю, что тринадцатилетние девочки не ходят вечером в кино. Наши сотрудники звонили, но им никто не открыл. Вам не сказали, в котором часу это было?

- Говорили, что-то около половины десятого, наши собираются еще раз туда зайти.

- Следовательно, мы можем предположить: первое, что у девочки очень крепкий сон и звонок не разбудил ее, второе - вчера вечером ее не было дома, и третье… - Лазинский умолк, - и третье, что девочка-камуфляж. Донаты от жены Голиана знали о том, что должен прийти Сага, и на этот день пригласили чужую девочку. Соседскую или с улицы. Естественно, лишь в том случае, если Сага не солгал.

- В чем вы его подозреваете? - Шимчик быстро выпил кофе и отодвинул чашку.

- Еще и сам не разобрался. Но Сага жил в одном доме с Ульрихом, потом с Голианом, привез из Вены эти банки. Он по ходу следствия постепенно сообщает все новые факты. Пока ведется следствие - по каплям, Я не могу избавиться от подозрения, что каждый раз, как только становится горячо…

- Кому горячо? Ему?

Лазинский пожал плечами.

- Кто знает!

- И еще кое-что: срочный телефонный разговор с Михалянами велся из переговорной в Карлтоне. Телефонистка сообщила, что вызывала женщина, уже немолодая, блондинка. Она эту женщину видит впервые и не обратила на нее внимания. На переговорной было много народу, шумно, люди вызывали Чехию, заграницу, разве упомнишь женщину, говорившую с какой-то деревней! Поиски, конечно, ведутся, но сомневаюсь, что удастся выяснить, кто она. С Донатом дело более верное - телеграмма у нас в руках, он не сможет утверждать, что не знает никакой Вероны. Бренч проверил, может быть, вас удивит, но Голиан действительно выиграл в спортлото двенадцать тысяч восемьсот шестьдесят крон. Сестра говорила правду. И еще мы сравнивали четвертые отпечатки пальцев на документации и отпечатки в «трабанте». Справа от шофера. Их оставил Бауманн, тут правда ваша. На документации - Сикора. Но только нас это не интересует, документация Бауманна - тоже камуфляж, - Шимчик победоносно взглянул на Лазинского, - как предполагал я.

- Это ничего не меняет, а, с моей точки зрения, объясняет причину убийства. - Лазинский говорил размеренно: - Шнирке понял, что Голиан хочет его обмануть, вероятно, Голиан оказал, что я показывал ему фотографии, и тот не стал рисковать, рассудив, что его могут выдать…

- Оставьте в покое Шнирке. Насчет Голиана вы уже промахнулись, не промахнитесь еще раз. Тот факт, что Голиан обманул наших сотрудников в Праге, еще не делает его чисто автоматически шпионом. И полученные от жены консервы - тоже. И даже то обстоятельство, что формулы переписал, безусловно, он, а не Сикора.

- Честно говоря, не понимаю. - Лазинский поднялся со стула.

- Я, честно говоря, тоже не совсем понимаю. Но почтовая открытка и еще некоторые детали не дают мне покоя. Например, эта австрийская газета и вечернее прощание Голиана с Бачовой. От официантки нам известно, что перед этим прощанием он напился. Если подсчитать весь выпитый им алкоголь за последние двенадцать-шестнадцать часов, то это составит внушительное количество и разнообразный ассортимент. Для активизировавшегося шпиона более чем достаточно. Бехеровка и бикавер, ронда и пиво, кроме того, еще и водка. И все - один или в обществе, где пить не обязательно. Сам покупал, сам платил. Дальше - новая рубашка, это заметил Гаверла. Он сказал Бренчу, что рубашка у Голиана была абсолютно новая, в ней даже булавка торчала - доказательство, что надета она в большой спешке. Купил он рубашку тоже второпях и без ведома сестры; та бы непременно все булавки вынула. И он, если б так не спешил, внимательно осмотрел бы рубашку, прежде чем надевать. - Шимчик улыбнулся, встал и, подойдя к умывальнику, вымыл чашку и напился воды. - Вот, значит, каковы дела, - сказал он с некоторым злорадством и вернулся к столу. - Есть еще кое-какие неясности, над ними надо еще пораскинуть мозгами. Спокойной ночи, ступайте-ка спать. Я вас жду к шести утра.

Последние слова, несмотря на ироническую улыбку, звучали дружелюбно. Лазинский спросил:

- Товарищ капитан, что мы будем делать с Анной Голиановой?

- Понятно. Несчастные консервы - доказуемое соучастие и так далее… Пока оставим ее в покое, пусть выспится. Ответственность беру на себя, ведь она уже немолода, а вчера у нее погиб единственный брат…

Он сидел, спрятав лицо в ладонях. Город за окном молчал, на площади каменная дева Мария караулила фонтан и газон с тюльпанами. На крыше ратуши зевал медный петух. На костеле у францисканцев пробило час.

Лазинский ушел. Фотолаборатория была на первом этаже, Шимчик постучался. Лейтенант Храстек впустил его и сразу же начал:

- Неиспользованная высокочувствительная французская микропленка. Если б и у нас выпускали такую, я бы с утра до ночи только и делал, что фотографировал!