— Вот ответ на твой вопрос.

Над лесом розовело. По слабому зареву в небе поначалу казалось, что всходит луна, но зарево ширилось, багровело, пока весь горизонт не залился кровью.

Долго-долго смотрели мужики в ту сторону и только время от времени глубоко вздыхали.

— Пожар! — процедил Грицько сквозь зубы.

— Княжичи и Корманичи горят! — ответил Коструба. — Это Зарембина работа. Мстит!

— А боярин?

— Погиб! Враги схватили, как мы когда-то Зарембу.

— Погиб! Погиб! — подтвердили мужики. — Царство небесное герою! Большой был человек. Не предал нашего брата, даром что боярин.

— Что ж, и среди бояр бывают настоящие люди, и среди князей тоже! — подтвердил Коструба. — Беда только в том, что не все идут с народом!

— Не к лицу бабке девичьи пляски… — заметил кто-то.

— Ну, на привычку есть и отвычка. Бык, да и тот отвык, коли кнутом его, так и боярин! — крикнул Грицько. — Дай-ка поесть, и расскажите, что у вас стряслось. Должно быть, что-то страшное. Что бы-ни было, рассказывай, Коструба! Ты тут самый понимающий;

— Как же, понимающий, только сейчас у черта под хвостом больше ума, чем у меня в голове. Ну-ка, дайте ему, хлопцы, поесть, а я расскажу обо всём.

Грицько уселся под столбом и принялся за хлеб и сыр, а Коструба за рассказ о том, что произошло в эти последние дни.

— Ты, брат, знаешь, что мы вырезали весь отряд каштеляна, так что от него не осталось и следа. Только Зарембу оставили в живых и заперли в старой кузне у замка. Но он, сукин сын, видать, знается с нечистым, потому, хоть мы и стерегли её ратниками, на другое утро и духу его не осталось в кузне…

— Его вызволил Скобенко! — заметил Грицько.

Коструба в гневе сжал кулаки.

— Скобенко, говоришь, а откуда ты знаешь?

— От него самого.

— Почему же ты не убил его, когда узнал? — крикнули сразу несколько ратников.

— Для чего? — спросил Грицько, пожимая плечами. — Сами говорите, что не обошлось без нечистой силы. Она-то и вселилась в Скобенка, вот и покривил парень душой! Не кляните его и не карайте! Побольше и поумнее люди, чем он, поддались шляхетской лести, а из-за девки не то что ног, но и голов многие лишались.

— Мудро говорит! — заметили многие.

— Из-за девки, говоришь? — спросил Коструба. — Ну, так я и знал, что тут дело нечистое. Там, где чёрт не в силах ничего сделать, он посылает бабу… Одним словом, Заремба убежал. Боярин очень уж опечалился, велел идти по его следам, которые вели в Перемышль, а беглецов было двое. До Перемышля напрямки рукой подать, мили полторы, птичка и улетела. Мы расставили на всех дорогах дозорных, а боярин начал скликать рать из околичных бояр. Пообещал боевые копья и латы побитых рыцарей. Приехали бояре, поглядели на вооружение, и глаза у них разгорелись: уж больно хорошее, так и сверкает! Пошёл среди них слух, будто прислал сам великий князь и обещает дать тому, кто пойдёт на службу. С тех пор каждый день вступали в войско бояре победнее. За ними повалили и богатые, правда, даром оружие брать постыдились, и прибывали вооружённые вместе со своими дружинами. Набралось у нас шестьсот всадников. Их небольшие отряды ездили по проезжим дорогам и не пропускали ни обозов с припасами, ни вооружённых дружин. В Перемышле начался голод, городская управа посылала послание за посланием: «Скажите, дескать, чего вам нужно, забирайте и идите к чёртовой матери». Боярин смеялся и говорил: «Пусть Заремба вернётся в кузню, и ладно». Мещане, может, его и выдали б, не будь он королевский каштелян. И так дело тянулось до вчерашнего дня. Намедни на рассвете из города вышла большая толпа полумёртвых от голода людей. Мы осмотрели их как положено и отпустили с богом в Ярослав и Дубецк. Тогда боярин и говорит: «Надо нам до тех пор, пока беженцы не рассказали за Саном в Малопольше о перемышленской беде, захватить город и замок». А тут вдруг видим, идёт по дороге несметная толпа народа, поначалу мы решили, что поспешает в Перемышль подмога. Подходит ближе, глядим, а это наши. Спрашиваем: «Кто? Откуда? Зачем?» Они говорят, так, мол, и так, идут на Перемышль из Подгорья. Панов они-де прогнали да перевешали, а теперь пришли сюда. Напрасно боярин уговаривал их не идти приступом на замок по Львовскому и угорскому трактам, поскольку там равнина, задержаться негде и, в случае неудачи, гибель верная… Подгоряне не послушали и только просили ударить на замок с юга. Около полудня подошли мы к городу, протащили лестницы по оврагам предместья и полезли на стены. Мещане оборонялись отчаянно: мы всё-таки ворвались в город. Но тут на нас накинулось столько городской сволочи, что невозможно было продвинуться ни на шаг. Бабы лили нам на головы кипяток, смолу, бросали камни, скамьи, столы, мещане стреляли из луков, самострелов, пращей, метали копья, нелепы, молоты. Любой чёрт обделался бы от таких гостинцев. Мы укрепились на захваченной части стены и в башне, которая стоит у палат владыки, боярин же вскочил на коня и во весь дух поскакал на угорский тракт к подгорянам и боярской коннице, которая должна была там собраться, чтобы защищать пехотинцев от польского рыцарства. Но… ей-богу, сам не знаю, о ком сначала рассказывать. О боярах или о мужиках?

Коструба умолк и перевёл дух. Грицько вытер губы и напился воды из кружки, которую подал ему ратник.

— Давай с бояр! — сказал он.

— С бояр? Что ж, начнём с них. Не успел боярин Микола уехать, как мещане кинулись на нас. Мы отбились, и полегло их в четыре раза больше, чем наших во время приступа. После такого урока они уже больше не лезли и только издалека кричали, швыряли камни да пускали стрелы. У кого-то из них было немецкое бухало, что бухает и смердит, но даже зуба не выбъет. Помнишь, как мы их боялись? И вдруг позади нас земля загудела. Мы перепугались. Но, оказалось, наши бояре, объехав вокруг города, поскольку-де под началом хамов они воевать не желают, прибыли на подмогу боярину. Им сказали, что Микола уже берёт приступом замок. Взяла меня злость, и я спрашиваю: «Значит, ваши милости, на конях на стены полезете? Ну что ж, попробуйте!» Они подъехали, поглядели и говорят: «Нет не гоже нам биться на улицах с голытьбой! Где Микола из Рудников?» Я в смех, они в крик, и поехали к боярину. Но было уже поздно. Заремба собрал оставшихся в городе лошадей, посадил на них своих голопятых шляхтичей, разделил на два отряда и пустил их из угорских и львовских ворот навстречу подгорянам. Те построиться, подобно нам, «ежом» не сумели и под натиском длинных копий разлетелись, как полова. С первым отрядом они, пожалуй, и управились бы, поскольку у львовского тракта очень вязко и конному там нелегко. И кабы бояре сцепились со вторым, то, наверно, всё закончилось бы как надо. Заремба быстро смекнул, что бояре дадут дёру, и бросил на подгорян второй отряд. Не знаю, правда ли, но сказывают в Негрибках, будто ни один из них не ушёл живым. Всех вырезали шляхтичи, а кто не был убит, утонул в Сане. Со вчерашнего дня ни одного из них мы не встречали. Видать, правду сказали негрибкинские мужики. Миколу захватили в плен, а бояре, поняв, что надвигается беда, тут же разъехались по волостям, и духу от них не осталось. Мы одни теперь, а что с боярином, кто знает…

— А каким же чудом спаслись вы? — спросил Грицько.

— Прибежал из Негрибок паренёк и рассказал, что случилось. Но здешний народ знает шляхту не со вчерашнего дня, и люди разбежались по лесу, а нас, спасибо им, известили о разгроме.

— Что же вы сделали?

— Отступили ночью, когда по крикам и лязгу оружия поняли, что Заремба вернулся с погони. Перед рассветом мещане притихли, видать, готовились к нападению, а может, и спали, вот мы и убежали, сначала в Горохов хутор, а оттуда нехожеными тропами по-двое, по-трое пробрались сюда. Вчера сожгли Горохов хутор, нынче Княжичи, а что будет завтра, бог знает!..

Коструба умолк и задумался. Где-то в лесной чаще токовал глухарь, ему отзывались другие. Изредка во влажном весеннем воздухе звучал далёкий рык оленя. С юга доносился собачий лай со стороны корчмы у дороги между Княжичами и Гороховым хутором. Чёрные клубы дыма время от времени закрывали взошедшую луну.

— Эх! — воскликнул немного погодя Грицько. — Всё живое радуется весне: зверь, птица, мошкара, деревья, травы, вот только люди ярятся, обагряют землю кровью, а небо пожарами…