И тогда Грицько подумал про себя: «Порой человек ненавидит человека, снявшего пелену с его глаз, больше чем самого лютого врага…»

Несмотря на просьбы и плач, Сигизмунд выслал ка следующий день Офку в Дубно, откуда уже было рукой подать до Подолии, где находился Кердеевич. Князь, ссылаясь на болезнь, поручил всё старшему биричу. Не помогли стенания, проклятия, угрозы и даже обращение к князю Олександру. Последний передал, что, дескать, не может противиться воле родовитого князя. Окончательное решение об отъезде Офки принёс Скобенко, появление которого подействовало на старостиху, как удар кнута по лицу. Она замолчала и покорилась.

Грицько исчез в ту же ночь, а Олександр остался ждать приезда великого князя Свидригайла, чтобы под его стягом смыть позор отступничества от святого народного дела. Много передумал он, вспоминая разговор с Грицьком, и всё-таки ему не была ясна позиция Свидригайла по отношению к Руси и её землям. Куда ни глянь — всюду беспросветная мертвящая темень, неразрывный клубок причин, следствий и умозаключений, страстей, прихотей, подстрекательств, стремлений и каверз. Не понимал этого Грицько, не постигал и князь Олександр. Впрочем, мужик, пожалуй, разбирался больше, чем князь, но ни тот, ни другой до конца не осмыслили и блуждали в темноте, подобно двум людям, которые по голосу разыскивают друг друга на ощупь. Разыскивают долго и, наконец, найдя, осматриваются, куда же они попали? Но кругом никого и ничего не видно, мрак по-прежнему заволакивает мир от двух пар глаз, как заволакивал от одной.

На другой день Грицько, покинув корчму, скрылся поблизости в селе Деревище, чтобы переждать, пока подсохнут дороги.

Весна 1431 года была на редкость дружная, ясная, тёплая, погожая. Со времени прибытия Грицька в Деревище не выпала ни одна капля дождя, но влаги хватало и на земле и в воздухе. Точно взапуски лопались почки, разворачивались листья, а фруктовые деревья за ночь покрывались цветом. Словно белые снежные комья, стояли они вокруг хат и насыщали вечерний тёплый ветерок сладкими запахами. Над подсыхающими полями парил жаворонок, отзванивая веснянку, а ласточки бороздили во всех направлениях воздух. Водяные птицы тучами носились над болотами, озёрами и речками. Утки, гуси, кулики, бекасы, выпи, пырки, лебеди гнездились и с криком, клёкотом, шумом и хлопаньем крыльев слетались на добычу.

С вечерним ветерком уплывал к юго-западу какой-то таинственный поток жизни, и природа, находя новый язык, одевалась в невиданные, новые красочные наряды и пробуждала в сердцах новые чувства. С голодными мартовскими волками позабылась ледяная стужа зимы и сонливость коротких хмурых дней, душа порывалась к новому взлёту в будущее. Голодный зверь наелся и отдохнул, олени, лоси, глухари, цапли наполняли лес голосами любви, той любви, что охватывает весь мир и на которой зиждется всё его будущее. Так земля щедро раздавала свои, припрятанные осенью в казне бесценные сокровища, а ясное солнце грело и смеялось вместе с цветами и последними ручейками желтовато-грязной воды. Забылись на какое-то время в народе безнадёжность и предательство.

Вместе с весенним ветерком люди заговорили о воине, освободительной' войне русских князей против Польши. Все радовались — бояре, мужики; радовались» предместьях украинские мещане, вытесненные «магдебургским правом» за границы городских общин. Однако в этом весеннем брожении не было того, что обещала зима и ранняя весна. Чувствовалось желание, живое увлечение делом, однако не было призыва начать действовать. Казалось, всё умерло в ледяном холоде зимы. Оттаяла земля, но не оттаяли души князей-вельмож. Засияло солнце, но не для всех. Тот, кто был вправе и обязан двинуться в бой на защиту земли, орошённой собственным потом и слезами, не получил разрешения оросить её и кровью. Князья запретили мужикам браться за оружие, и мужики послушались…

Грицько не торопясь ехал от села к селу, объезжая стороной дворцы и усадьбы вельмож, князей, города и битые шляхи. Непроторёнными путями он пробирался к Перемышлю, где надеялся найти боярина Миколу. Однако, прибыв в Вильно, он услыхал от мужиков, будто боярин, собрав большую рать, идёт на Перемышль.

«Откуда он взял ратников? — спрашивал себя Гринько. — Неужто, не ожидая разрешения великого князя, решился один выступить против Короны?» И радостно забилось сердце, и на душе стало светлей от мысли, что таким же государем, как Свидригайло, мог бы стать боярин Микола, Юрша или Рогатинский, и, наверно, даже лучшим. А боярство подлаживается под господаря…

Не мешкая больше, Грицько помчался во весь дух вперёд, чуть не загубил коня, переправляясь через взбухшую Вишню, и вскоре, миновав Мостище, приблизился к широко разлившемуся Сану. И вот, когда вдалеке показался наконец высокий, укреплённый башнями замок, Грицько подумал, что на другой день ему, наверно, удастся встретиться с боярином. Он знал, однако, что мужицкие ватаги держатся в холмистой местности, на восток же от Перемышля была равнина. Поэтому Грицько свернул с дороги направо, на север, в село Негрибки. Село стояло на самом краю ратного поля, в прошлом много раз обагрявшегося татарской, венгерской, польской и русской кровью. Грицьку неведомо было славное прошлое села, он знал лишь, что там немало холмов, за ними бор, а далее лесистые пригорки и тёмные овраги тянулись до самого каменного столба. У столба он и рассчитывал застать если не самого боярина, то хотя бы его дозор.

Как описать, однако, удивление Грицька, когда за переправой через стремительный Вигор он не нашёл в селе ни живой души. По усадьбам бродили одни голодные собаки, ни мужиков, ни женщин, ни детей на улицах не было видно.

«В чём дело? — спрашивал он самого себя, не понимая, что могло случиться. — Хаты целые, следов пожарищ незаметно, значит, враг не приходил, мора тоже, видать не было». И вдруг грудь путника наполнилась необычной тревогой. И он погнал коня во весь опор в лес, всё дальше и дальше, всматриваясь, когда же наконец на горизонте тёмно-синего неба появится высокий каменный столб. Влажные ветки стегали по лицу, колючки рвали одежду, литовский конь, не привыкший к лесистой местности, с трудом переходил овраги и без конца спотыкался, ко Грицько не щадил его. Вот он выехал из лесу на дорогу, по которой не так давно скакал отряд Зарембы к своей погибели. И вдруг увидел красное зарево. Правда, оно было едва заметным, точно небольшое пятно на горизонте.

— Это Горохов хутор! — всплеснув руками, воскликнул Грицько.

Горохов хутор находился в глубоком овраге между Княжичами и Перемышлем. Хат в нём было две или гри, и полыхали они ещё с вечера, да так, что на запад от Мостищ за кровавым заревом не видно было и лупы. Теперь же среди зелени лесов рдели лишь угли. Налево, на высоком кургане, дрожал в мареве каменный столб,

В страшном беспокойстве Грицько пустился в ту сторону. Галопом проскакал балку, в которой ещё белели растасканные волками и воронами конские кости, и стал подниматься на холм.

Вдруг послышался резкий окрик:

— Стой! Кто таков?

И в один миг с десяток людей окружило всадника.

— А, это ты, Грицько? Спешивайся, дальше не поедешь! — прозвучал знакомый голос.

— Коструба! — воскликнул Грицько, узнав товарища. — Где боярин?

— Либо ещё в шляхетском пекле, либо уже на небе.

— Как? Что ты городишь? Он гибнет, а вы тут…

— А мы тут! — ответил Коструба. — Потому он и гибнет, что мы тут, и мы тут потому, что он погиб.

— Шутить вздумал! — заревел он на Кострубу, но тут же осёкся, увидев мертвенно-бледное лицо товарища.

— Ну как же, мне сейчас до шуток! — ответил он, стараясь оставаться спокойным. — Мы все стали шутниками— просто страх, даже вот по лесам прячемся, как лешие, пугать людей.

— Сколько же вас?

— Все тут!

Грицько отшатнулся.

— Как все? Две тысячи человек? — спросил он удивлённо. — Боярин погиб, а вы здесь, в лесу, пугалами засели. Как это понимать?

Мужики, которых к этому времени собралось несколько десятков, молчали, потом Коструба, проведя рукой над лесом в сторону юго-запада, сказал: