силу и присоединились к свалявшимся слоям пыли и звука. Тот, кто говорил в микрофон, очевидно, не имел ни малейшего понятия о том, какое действие производит его голос. Шум и пыль были такими густыми, что крики и вопли либо заглушались, либо были частью всего остального и не замечались. Это было похоже на шум океана в главном вестибюле вокзала, состоящий из шорохов одежды, звуков разминания затекших рук и ног, затрудненного дыхания, звуков чего-то упавшего на бетонный пол. Какая-то женщина билась головой об пол почти минуту, пока подошедший полицейский не ударил ее и она не потеряла сознание.
Некоторые из них лежали на круто поднимающемся полотне велотрека, что было опасно, потому что высота была по крайней мере двадцать пять метров, и люди время от времени спрыгивали оттуда. Другие семьи образовывали небольшие лагеря, ограниченные сумками и верхней одеждой, которую они старались не передвигать, когда начали просачиваться последние вновь прибывшие. Некоторых нашли дома с газовой трубкой во рту. Одна женщина из четырнадцатого округа как раз успела выбросить своих детей из окна, а затем выбросилась сама. Какой-то молодой человек видел, как она делала это – все они умерли, – хотя кто- то сказал, что это произошло в Бельвиле, и к тому моменту, когда сама женщина прыгнула, пожарные уже держали одеяло, чтобы поймать ее.
В автобусах сиденья у окон были заняты детьми, которые хотели увидеть, куда они едут. В десятом округе полицейские, постучавшиеся в дверь мадам Абрамчук, увидели ее с шестилетним сыном на руках. Они велели ей собрать вещи, так как они вернутся за ней через час… Но когда она побежала на первый этаж, вознося хвалу Богу за эту великую милость, консьержка вышла из своей каморки, в которой на стене сбоку висел портрет маршала Петена в деревенской одежде с охотничьей собакой, и заперла дверь на улицу.
Они все медленно реагировали на слухи, и почти никто не видел листовку, выпущенную коммунистами, о которой стало известно позже. Кто-то получил письмо по пневматической почте, кто-то телефонный звонок, потому что, по счастью, они еще не были отрезаны от средств связи. Они обсуждали всю ночь: будет ли это касаться только мужчин или только иммигрантов, и оставят ли в покое семьи с маленькими детьми или те семьи, в которых отцы-военнопленные. Отцу одного семейства какой-то незнакомый человек не дал сесть в поезд метро, сказав, что рад видеть его после стольких лет, а затем, перед тем как сесть в поезд, на платформе сообщил ему, что он полицейский агент, и посоветовал не спать в ту ночь.
Теперь в этом грязном колизее, вобравшем в себя население целых кварталов, без каких-либо разделяющих стен, слухи вызывали неожиданные водовороты и движения людей. Во внутренний двор позади трибун кто-то бросил хлеб из окон мастерской на улице Доктёр-Финлей, где делали приводы для «ситроенов», а люди из окрестных домов, которые видели детские лица в автобусах и ощущали поднимающуюся вонь, целый день ходили туда с едой.
Мать Анны наблюдала за этими неконтролируемыми волнами толпы и перемещением людских тел к выходам. Ее дочь бежала и, возможно, стоит на улице и ждет ее. Она уже заметила, что какой-то мальчик выскользнул из того же выхода, и больше она его не видела. Мысль о том, что она могла упустить свой единственный шанс, была невыносима. Она пробиралась через тела, держа в поле зрения выходы, и иногда подходила прямо к полицейскому, у которого, вероятно, тоже была мать, но только тогда, когда она дала волю гневу, она произвела впечатление. Полицейский почти наорал на нее: «Я посажу вас в одиночку, если не перестанете подходить сюда!» – как будто у них были камеры на Зимнем велодроме (16 июля 1942 г. полицейские согнали сюда 13 152 еврея для их дальнейшей отправки в лагерь смерти. –
Полицейский пожал плечами и сказал тише: «Идите туда». Затем он отвернулся, и она увидела коротко стриженные волосы ниже фуражки и жесткие плечи. Похоже было, что он больше ничего не скажет ей, и она вышла на улицу.
В дверях стояли какие-то женщины. Она пошла к ним, и когда они поняли, что она собирается заговорить с ними, словно попытались втиснуться в стену. Она сказала: «Впустите меня. Мне нужно спрятаться». Одна из женщин, которая казалась более испуганной, чем на самом деле, сказала: «Нет, нет! Идите дальше. Не останавливайтесь здесь».
Ветер донес до ноздрей запах ее собственной одежды, и она подумала, что скоро ее затащат назад – это вопрос времени – и ее дочь потеряется. Но затем в сточной канаве она увидела что-то лежащее под прямым углом к мостовой, похожее на рукав от старого пальто, в который было что-то завернуто, воду, вытекающую из водостока, и неряшливо одетого человека в головном уборе с надписью «город Париж», гоняющего грязную воду метлой. Она пошла к нему и, проходя мимо, сказала: «Идите за мной!» Он так и сделал и продолжал идти за ней, пока они не дошли до метро.
У подножия ступеней она огляделась, и ей показалось, что мужчина улыбается ей; он быстро поднял руку, словно чтобы попрощаться, и вернулся к своему занятию.
Из-за угла от Сены выезжал другой автобус; на его задней площадке были грудой свалены чемоданы, а детские лица были прижаты к окнам.
Так было только на станции «Этуаль» и нигде больше: путь был один, а платформы две. Двери вагонов открывались сначала с одной стороны, чтобы всех выпустить, а затем с другой стороны, чтобы впустить ожидающих пассажиров. Все, кто сходил с поезда, были отделены от других пассажиров вагоном. Идя по платформе, Нат посмотрел в окна вагона и увидел немецких солдат, которые ждали, когда откроются двери, чтобы войти в вагон со своими винтовками и противогазами, повешенными на плечо, чтобы иметь возможность унести все свои свертки и покупки, но полицейских не было – это было важнее.
Он дошел до конца платформы, где металлическая табличка гласила: «Пассажирам входить в тоннель запрещено – опасно для жизни». Затем он прошел через турникет со всеми людьми. Теперь эскалаторы не работали, а электрические лампочки были всегда тусклыми. Он шел вверх по лестнице так же медленно, как и все взрослые вокруг него. В его желудке возникла боль, которая напомнила ему, что он ничего не ел, хотя голода он не чувствовал.
Наверху эскалатора он остановился за колонной, которую кто-то использовал как писсуар, засунул руку внутрь пальто, потянул за свитер и оторвал звезду, скомкал ее в кулаке и положил в карман. Вокруг были мужчины и женщины, направлявшиеся в переходы с видом людей, которые знают, куда идут. Он долго стоял перед картой метро, следя за разноцветными линиями глазами, и, чтобы все выглядело более убедительно, также изучил доску, на которой висел список всех закрытых станций. На карте он в основном изучал синюю линию, которая шла от «Этуаль» в верхний правый угол Парижа. Он увидел станции «Бельвиль», «Комбат» и «Пельпор» и тогда подумал о своем школьном друге Элбоде, которому не нужно было носить звезду и родители которого всегда были очень вежливы с ним.
Теперь на станции было так много людей, что иногда они натыкались на кого-нибудь, кто там просто стоял. Мать Анны пришла на станцию с платформы набережной Гренель и сочла за чудо, что нашла там свою дочь, хотя Анна просто сошла с поезда и терпеливо ждала в той части станции, где сходились все линии. Когда Нат отвернулся от карты метро, он увидел маленькую девочку, которую мать прижимала к своей юбке, и подумал, не нужно ли ему подойти и заговорить с ними, но вместо этого он прошел мимо и присоединился к толпе людей, идущей по направлению к вывеске с надписью «Насьон».
Чуть позднее в тот день он стоял на лестничной площадке перед дверью, за которой жила семья Элбод, и это был тот самый момент, который он часто переживал заново после того, как несколько месяцев спустя пересек демаркационную линию по дороге в Гренобль и попал в Свободную Зону.
По всему Парижу – в тот день и последующие дни – люди открывали для себя новые части города. Это выглядело почти так, будто они никогда и не жили в нем. Семья Риммлер, жившая в доме номер 51 по улице Пиат, обнаружила, что над гаражом по соседству с их домом есть небольшая комнатка, в которой могли спать десять человек, если они сядут спиной к стене. В доме номер 181 по улице Фобур-Сент-Антуан консьержка отперла одну из комнат старых дев на пятом этаже, которую семейство Цельник никогда не видело и даже не думало о ней раньше. На улице Розье, на которой люди, идя на работу, удивлялись неожиданной тишине, мать посадила своего сына в мусорный контейнер, и, скрытого под кухонными отбросами, его привезли в соседний дом, а оттуда – на сборный пункт на улице Ламарка. Некоторые семьи перебрались на черные лестницы и чердаки или в утлы за занавеской в квартирах соседей и чувствовали
