В этом доме – деревянные жалюзи вместо ставень, висящие поверх оконного ограждения, что означает: день теплый, и ветра нет. Это экономичный стиль, который использовал префект Рамбюто в 1840-х гг.: в штукатурке проложены канавки для имитации дорогого строительного камня, и вместо длинного балкона тянутся железное ограждение у нижней части каждого окна и уступ не шире бордюрного камня. Барон Осман помнит этот вид с дней своей студенческой юности: площадь без какой-либо формы рядом с площадью Сен-Мишель; книжный магазин в доме номер 22 с лужей перед ним. Этот образ настолько яркий, что, даже не подумав, он смотрит вниз на свои ботинки.
Только человек, проходивший там тысячу раз, знал, что окрестности до отказа наполнены книгами. В одном только доме номер 22 находится сто тысяч томов, разрекламированных как depareilles, что означает «отдельные тома из собраний сочинений». Этот магазин может сделать загадку из любой жизни. Когда-то он делил это здание с издателем «Популярной библиотеки» – серии книг о древности: истории Ост-Индии Шардена, «Война Бонапарта в Египте и Сирии» Шаню. Именно здесь Шампольон-Фижак, брат Шампольона, который расшифровал египетские иероглифы, опубликовал свой знаменитый труд по археологии.
Этот квартал почти не изменился. Из одного из окон дома номер 22 Бодлер смотрел на первый в своей жизни парижский пейзаж. Ему было семь лет. Его отец умер, а мать еще носила траур. В 1861 г. он написал своей матери и напомнил ей о времени, проведенном вместе на площади Сент-Андре-дез-Арт: «Долгие прогулки и бесконечная любовь! Я помню берега Сены, которые были такими грустными по вечерам. Для меня это были старые добрые времена… Ты принадлежала только мне».
Случайно дом номер 22 появляется на другой фотографии, лежащей дальше на столе, внизу рекламы кухонных плит и садовой мебели: «Компания по расклейке афиш и объявлений по-прежнему находится в доме номер 22 по улице Сент-Андре-дез-Арт». Некоторые из этих реклам, расстраивавших поэта, вероятно, пришли из дома его детства, прошедшего в доме номер 22. Совпадения такого рода неудивительны в пачке из четырехсот двадцати пяти фотографий. Если барон Осман и замечает какие-то из этих слов на стенах парижских домов, то только потому, что пространство на стенах является источником доходов для города, и потому, что некоторые слова представляют собой видимые знаки его власти: «Продажа мебели», «Закрытие по причине принудительной продажи», «Бюро сноса».
Они проводят гораздо больше времени, чем собирались, глядя на гладкий снимок. Император не ставит себе цель изучить все четыреста двадцать пять фотографий, а задерживается над этой, будто пытаясь растворить какую-то непростую мысль в этом образе. Раз или два барон корректирует свою позицию. Он описывает пространство, которое откроется там, где дома закрывают вид. Он ненадолго представляет себя стоящим на месте сноса, узнавая в покореженных металлических остатках тот балкон в центре снимка, если в такой шумной неразберихе вообще можно говорить о центре. Он думает о комплименте императора, когда замечает колонны театра «Одеон», аккуратно возведенные в дальнем конце нового бульвара Сент-Андре.
Когда он просовывает палец под фотографию, чтобы перейти к следующему снимку, император поднимает руку. Что-то пришло ему в голову… Он иногда задает неожиданные вопросы, быть может, нарочно или просто для развлечения, трудно сказать. Он хочет знать, где люди. (Марвиля нет, чтобы дать объяснения; фотографии принес посыльный.) Почему эти улицы пусты днем? Этот квартал уже наполовину покинут жителями?
Ответ очевиден. Улицы пусты, потому что все, что движется, исчезает: дым из трубы, тележка, повернувшая за угол, птичка, спорхнувшая на камни мостовой. Любое движение утрачивается в кадре. Но это один из тех ложных самоцветов исторической мудрости (фотография совершила такой быстрый прогресс): мысль о натурщике, вынужденном терпеть желание почесаться, – застывшая улыбка, «зажатая» голова…
Первым фотографическим изображением человека на открытом воздухе является фотография Дагера, сделанная с крыши его мастерской в 1838 г. (см. фото 3). На ней похожая на воронье пугало фигура человека на бульваре Дю-Тампль. Кажется, что этот одинокий первопроходец фотографического прошлого остановился у последнего дерева, прежде чем завернуть на улицу Дю-Тампль, чтобы отполировать до блеска свои ботинки у чистильщика. Все остальные исчезли вместе с уличным движением. Но в 1838 г. самым коротким временем экспозиции для дагеротипа были пятнадцать минут. Если бы чистильщик не был необычно старательным, натирая и полируя ботинки до тех пор, пока не появилось слабое изображение его лица, фотографу пришлось бы просить мужчину стоять на месте так долго, сколько тот сможет, в потоке исчезающих пешеходов, чтобы немного оживить эту картинку.
В 1865 г. время экспозиции было сокращено до мига. В 1850 г. Гюстав Ле Гре фотографировал летние пейзажи за сорок секунд. В 1853 г. императорский фотограф Дисдери убирал и возвращал на место хлопчатобумажный планшет перед линзами так быстро, как волшебник взмахивает своей волшебной палочкой: «Если я досчитаю до двух, то снимок будет передержан». Он делал очень четкие фотографии детей, лошадей, уток и павлина, распустившего хвост, хотя по какой-то причине никогда не мог снять императора так, чтобы у того был сфокусированный взгляд. Двенадцать лет спустя на некоторых фотографиях Марвиля можно увидеть собак, идущих по своим делам, – они мгновенно «пришпилены» к мостовой, причем в фокусе находятся все четыре ноги (см. фото 4).
Улицы пусты, потому что утро раннее. Но даже в сердце Парижа, несмотря на тридцать две тысячи газовых фонарей, поставленных по распоряжению барона Османа, рабочий день по-прежнему регулируется восходом солнца. Лошади стоят на своих тенях, и час на снимке более поздний, чем кажется. «Деловой район» пока еще один – вокруг новой Оперы, где только банковские управляющие и куртизанки обосновались в новых дорогих апартаментах, финансируемых людьми, тесно связанными с зятем барона Османа. Все остальные приезжают из полных зелени кварталов на западе. Большинство парижан приходят на работу, повернув за угол, перейдя из одной комнаты квартиры в другую или спустившись с мезонина в магазин, расположенный внизу.
Секретари барона Османа могли моментально предоставить статистику: каждую минуту на самых больших и оживленных бульварах – Капуцинов, Итальянцев, Пуассоньер, Сен-Дени – в самые напряженные часы дня менее семи транспортных средств проезжает в обоих направлениях. На улице Риволи и Елисейских Полях одно транспортное средство проезжает каждые двадцать секунд. На расположенном за правым плечом фотографа новом мосту Сен-Мишель только слепой, глухой, хромой, сумасшедший и пьяный могут подвергаться опасности от уличного движения. Бодлер уже страдал от преждевременно наступившей старости, когда написал в 1860 г. «Прохожему»:
Женщина, взгляд которой он замечает, «проворна» и «быстра», «поднимая и покачивая подол своего платья с оборками». Она в трауре, но способна перейти дорогу с достоинством.
Век спустя прохожему и поэту, возможно, хватило бы времени, чтобы завязать разговор в ожидании, когда сменится свет светофора. Они могли бы сесть за столик кафе на мостовой или неподвижно стоять в
