шутка, но он говорил всерьез и начал доказывать, насколько важны хорошие фильмы:

— Если они будут сняты действительно гениально, то смогут изменить мир.

При этом он вдохновился тем, что, кажется, пришлось ему особенно по душе, — историей католической Церкви и, говоря об этом, почти впал в экстаз.

— Было бы потрясающе, — провозгласил он, — если бы сегодня можно было смотреть фильмы, снятые в далеком прошлом, во времена Фридриха Великого, и Наполеона или в эпоху античности!

Он прервал свою речь и, казалось, о чем-то задумался, а затем продолжил:

— Когда вы выздоровеете, фройляйн Рифеншталь, то сможете оказать мне большую услугу. Свяжитесь, пожалуйста, с институтом имени кайзера Вильгельма в Берлине и обсудите там эту проблему с выдающимися учеными. Нужно создать киноматериал, сотканный из тончайшего металла, который не способны изменить ни время, ни погодные условия, который может выдержать столетия. Представьте себе, что люди через тысячу лет смогут увидеть переживаемое нами сейчас.

Гитлер говорил так, словно война уже закончилась и снова наступил мир. После его ухода я еще долго находилась под действием исходившего от него оптимизма.

Следующие дни я провела в Иозефинуме, частной мюнхенской клинике, где меня заботливо опекали католические монахини. Результаты обследования оказались удручающими. Не оставалось ничего иного, как, вооружившись пакетом медикаментов, вновь удалиться в альпийскую хижину на Петушином Гребне. Болезнь усугублялась день ото дня. Приступы повторялись снова и снова и были невыносимыми. Тут добрые знакомые порекомендовали мне гомеопата из Мюнхена. Поначалу мне не поверилось, что доктор Ройтер в состоянии помочь. Уж очень простой был у него вид. Небольшого роста, с округлым лицом, мужчина вполне мог сойти за пекаря или хозяина сельской гостиницы. Но я заблуждалась. Первое впечатление оказалось обманчивым.

С помощью обследования по глазам он быстро и точно поставил диагноз и предложил лечение акупунктурой. Я тотчас согласилась, но, когда увидела длинные иглы, которые он стал вводить мне глубоко в тело, испытала неподдельный ужас. Странно, но боли почти не чувствовалось. Потом гомеопат втирал мне в запястья какие-то мази. И — словно по мановению волшебной палочки — боль отступила.

На следующее утро я почувствовала себя намного лучше. Несколько прошедших ужасных месяцев казались дурным сном. Для полного выздоровления мне следовало бы остаться в Мюнхене еще на три месяца, чтобы продолжить лечение доктора Ройтера. К слову, он, как выяснилось впоследствии, являлся одним из лечащих врачей Рудольфа Гесса. Но как только колики отпустили, я легкомысленно покинула Мюнхен и поехала в Берлин, о чем впоследствии часто сожалела.

В первую же ночь после моего возвращения произошел интенсивный авианалет. Сначала я через открытое окно наблюдала за бесчисленными прожекторами, которые словно длинные руки привидений ощупывали небо, и за красными и желтыми осветительными ракетами. Потом раздался ужасный грохот, казалось, будто зенитные пушки расставлены вокруг моего дома. Все здание содрогалось. Я думала, что со временем смогу привыкнуть к этому, но ошиблась — налеты продолжались и становились все более массированными, и под развалинами домов гибло множество людей.

Ожесточенные бои шли и на фронте. Газеты писали о горных стрелках — уже несколько дней они сражались под потоками дождя на улицах греческих городов. С ними ли Петер или его уже нет в живых? Целых восемнадцать дней он не давал о себе знать.

К счастью, мои опасения не оправдались — однажды я услышала по радио его имя. За особую храбрость, проявленную при прорыве линии Метаксас в Греции, он был награжден Рыцарским крестом. Теперь я знала, что Петер жив и смог устоять перед лицом опасности. Долгая разлука лишь усилила мои чувства к нему и стерла следы раздоров.

Со здоровьем дела после лечения у гомеопата пошли значительно лучше. С тех пор как я стала пользоваться прописанными им средствами, приступы прекратились. А тут пришло письмо от Петера, в котором он впервые предложил выйти за него замуж. Это не стало для меня неожиданностью, но я пока не задумывалась о замужестве, ибо считала брак чем-то второстепенным. Много важнее мне казалось другое: достаточно ли сильно два человека понимают друг друга, чтобы прожить в согласии всю жизнь. В силе нашей любви я не сомневалась, но не была уверена, подходим ли мы друг другу. Тем не менее тогда я решила стать женой Петера. Но этому пока еще препятствовали обстоятельства: ему предстояли новые сражения, а мне нужно было заканчивать «Долину».

По радио прозвучало сенсационное известие о визите Рудольфа Гесса в Англию. Меня одолевало любопытство — хотелось узнать подробности. К адъютантам Гитлера в военное время я обратиться не могла, но в качестве информатора существовала ведь еще фрау Винтер в Мюнхене. Она рассказала, что фюрер вне себя от разочарования и возмущения. Я была убеждена тогда — да и сейчас думаю так же, — Гитлер не знал о намерениях Гесса. Однажды, перед моим турне по Европе, Гесс рассказал мне, что его сильно тяготят «обязанности заместителя фюрера» по улаживанию разногласий и склок среди высокопоставленных партийных функционеров. Бюрократическая работа его не удовлетворяла. Гитлер не давал ему таких серьезных и ответственных поручений, как Герингу, Геббельсу или Риббентропу. Гесс с удовольствием согласился бы занять пост министра иностранных дел, считал себя вполне способным справиться с подобными полномочиями. О работе Риббентропа он был невысокого мнения. Поэтому я предположила, что своим мужественным и, по его убеждению, служившим целям установления мира поступком Гесс хотел произвести впечатление на фюрера и показать, на что он способен.

Тем временем на студии освободился павильон, закончил свои работы и Георг Пабст. Вся моя надежда была на него. Но уже в первый день я почувствовала, что он уже не тот, каким был двенадцать лет назад, когда мы так хорошо работали вместе на съемках «Пиц-Палю», — характер резко изменился. Тогда от него исходило тепло и способность восторгаться, теперь же он выглядел рассудочным и холодным. От прежней остроты кинематографического взгляда Пабста ничего не осталось. Голливуд никак не пошел ему на пользу, его теперешний метод работы больше соответствовал обычным коммерческим фильмам. Тщетно пыталась я отыскать следы его прежде столь ярко выраженной индивидуальности.

Наши отношения испортились и все больше затрудняли работу, временами делая ее почти невозможной. Я так сильно страдала от его деспотичной режиссуры, что едва могла играть свою роль. Работать вместе стало невыносимо — иного выхода, как расстаться с ним, я не видела. Мне помог случай. Геббельс, его новый покровитель, отозвал Пабста на съемки другого фильма.

Теперь мне предстояло не только исполнять свою роль, но еще и режиссировать. Однако дело пошло легче, чем ожидалось. Съемки получились именно такими, как мне хотелось. Сотрудники мои ожили, и гнетущая атмосфера уступила место приятной рабочей. Но когда меня незадолго до окончания павильонных съемок снова навестили острые колики, опять пришлось приглашать другого режиссера. К счастью, на помощь нам пришел Артур Мария Рабенальт[328]. Он был полной противоположностью Пабсту: очень чутко, спокойно и довольно мягко, с улыбкой руководил даже таким трудным актером, как Минетги. Работа Рабенальта стала для меня чрезвычайно важным опытом. Я многому у него научилась, особенно в плане общения с актерами. К несчастью, и на сей раз павильонным съемкам не суждено было закончиться. Мы не располагали большим помещением, необходимым для сооружения декораций замка.

Перед моим переселением в Крюн Берлин пережил массированный авианалет. Уже через несколько дней англичане прилетели снова. С каждым разом бомбежки становились все более интенсивными.

И тут приятный сюрприз — Петер прислал телеграмму! Ему наконец предоставили отпуск, на что мы оба уже не рассчитывали. Таким образом его поощрили за участие в тяжелых боях в Греции и успешный рейд ударной группы под его командованием, за который Петер получил Рыцарский крест. Кроме того, ему разрешили отдохнуть еще и потому, что в скором времени собирались отправить на службу в Россию, на побережье Северного Ледовитого океана, недалеко от Мурманска.

Отпуск, которого мы так страстно желали, опять не получился. Мне не удалось освободиться от всех своих дел. Продюсер, режиссер, исполнительница главной роли — это было слишком много. В то время я проклинала «Долину». К счастью, Петер понимал всю важность моей работы, ради которой приходилось идти на такие жертвы.

А потом неизбежно настал день, который вновь разлучил нас, как война разлучала тогда сотни тысяч людей ежедневно. На неопределенное время и с призрачной надеждой на встречу. Мы прощались как два человека, узнавшие за эти быстротечные недели, как окрепла их любовь.