— Этот фильм, — сказал он, — убедил меня в том, что документальные фильмы вполне могут быть захватывающими. Потому я и пригласил вас. Мне хотелось бы попросить вас снять документальный фильм и для меня.
Я с удивлением посмотрела на Муссолини.
— Фильм о Понтинских болотах, которые я хочу осушить, чтобы получить новые земли, — это для моей страны важное мероприятие.
— Благодарю вас за доверие, ваше превосходительство, но я должна сейчас делать большой фильм об Олимпиаде в Берлине и боюсь, что эта работа займет у меня добрых два года.
Дуче улыбнулся, встал и сказал:
— Жаль, но я понимаю, эта работа важнее.
Затем, обогнув стол, подошел ко мне, пристально посмотрел в глаза и патетически произнес:
— Передайте вашему фюреру, что я верю в него и в его призвание.
— Почему вы говорите это мне? — удивилась я.
Муссолини пояснил:
— Дипломаты, как немецкие, так и итальянские, делают всё для того, чтобы предотвратить сближение между мной и фюрером.
В это мгновение мне вспомнились напутствия моих австрийских друзей, и я спросила:
— Разве не возникнет никаких проблем с Гитлером из-за Австрии?
Лицо Муссолини помрачнело.
— Можете передать фюреру: что бы ни случилось с Австрией, я не стану вмешиваться в ее внутренние дела.
Хотя я мало что понимала в политике, смысл этих слов мне был совершенно ясен. Они значили ни больше ни меньше как следующее: Муссолини при известных условиях не будет препятствовать Гитлеру «присоединить» Австрию к Германии.
Едва я успела возвратиться в Берлин, как меня пригласили в рейхсканцелярию. Должно быть, итальянская сторона проинформировала Гитлера о моем отлете домой. В рейхсканцелярии господин Шауб отвел меня в небольшую комнату для аудиенций. Вскоре туда вошел Гитлер и приветствовал меня. Шауб еще не успел выйти, как фюрер предложил мне сесть, а сам остался стоять.
— Как вам понравился дуче? — спросил он.
— Он интересовался моими фильмами и спросил, не сниму ли я и для него документальную ленту об осушении Понтинских болот.
— И что вы на это ответили?
— Мне пришлось отказаться от этого предложения, так как я занята работой, связанной со съемкой летних Игр.
Гитлер взглянул на меня пронзительным взглядом и спросил:
— И больше ничего?
— Да, — сказала я, — он просил передать вам привет. После аудиенции я записала слова Муссолини и воспроизведу их слово в слово: «Скажите фюреру, что я верю в него и его призвание, скажите ему также, что немецкие и итальянские дипломаты пытаются воспрепятствовать дружбе между мной и фюрером».
При этих словах Гитлер опустил глаза, не сделав более ни одного движения.
Я продолжала:
— Потом я сказала нечто, чего мне, возможно, нельзя было говорить… — Тут я запнулась.
— Продолжайте, продолжайте, — подбодрил меня Гитлер.
Я рассказала ему затем о приветствиях дуче со стороны моих австрийских друзей. Гитлер посмотрел на меня с удивлением. Я пояснила:
— Я передала их дуче не буквально, не так, как они их выразили. Я только спросила, не возникнет ли между вами разногласий из-за Австрии, на что дуче ответил: «Можете сказать фюреру: что бы ни случилось с Австрией, я не стану вмешиваться в ее внутренние дела».
Гитлер зашагал из угла в угол. Потом с отсутствующим взглядом остановился передо мной:
— Благодарю, фройляйн Рифеншталь.
Освободившись от этой миссии, я покинула рейхсканцелярию с чувством огромного облегчения.
Едва я вошла в квартиру, как снова зазвонил телефон. У аппарата был Геринг.
— Я слышал, что вы были у фюрера, а до этого — в Риме у дуче, меня интересует, что сказал Муссолини.
— Ничего такого, что бы вас могло заинтересовать.
Геринг продолжил:
— Не согласились бы вы выпить со мной чашку чаю и немного побеседовать?
Квартира Геринга находилась в правительственном квартале, недалеко от Бранденбургских ворот. Он с гордостью стал показывать мне свои роскошно обставленные апартаменты, буквально напичканные антикварной мебелью, дорогими картинами и тяжелыми коврами. В этой роскоши я не вынесла бы ни одного дня. Геринг был в гражданской одежде и держал себя благосклон-но-покровительственно. Я испытала неприятное чувство, потому что он называл огромные суммы, уплаченные за картины и мебель.
За чаем он сразу же приступил к тому, что его интересовало:
— Что, собственно, хотел от вас дуче? Что он сказал?
— Предложил мне снимать фильм.
— И больше ничего?
— Просил передать привет фюреру.
— Это не всё! Вы что-то утаиваете от меня!
— Так спросите у фюрера! Ничего другого я не могу вам сказать.
Некоторое время Геринг еще пытался что-то узнать. Наконец он сдался и
отпустил меня, довольно неласково.
Через неделю после моего возвращения из Рима, 7 марта 1936 года Гитлер объявил Локарнский договор[242] недействительным и приказал вермахту войти в демилитаризованную зону Рейнской области.
Некоторое время спустя я узнала, что храбрости фюреру придало послание Муссолини. Мою поездку в Рим спланировал, оказывается, не кто иной, как итальянский посол Аттолико.
Теперь все мое время было отдано подготовке к съемкам фильма об Олимпиаде. Гейер расширял и модернизировал помещения. Кроме четырех больших комнат для монтажа, оснащенных просвечивающими стеклянными стенками и новейшими столами для звукомонтажа, у нас были собственный просмотровый зал, темная комната для проявления пленки, комната для репродукционных работ, уютный холл и собственная столовая. Все это было необходимо, так как мы настраивались на работу в течение двух лет, и в съемочной группе было около двух десятков человек.
Когда мы собрались въезжать, доступ в мои помещения преградил некто в партийной форме. Как нарочно, то был Ганс Вайдеманн, вице-президент рейхспалаты по кинематографии, которому Геббельс поручил главное руководство съемками и производством фильма о зимних Олимпийских играх. Он хотел конфисковать мои помещения для своей работы. Мне уже доводилось сталкиваться с тем, что вытворяют партийные функционеры, но это был предел дерзости.
Я не стала устраивать дискуссий, а пошла с Вальди Траутом, моим директором, в ближайший полицейский участок, где мы сообщили об инциденте. У меня был договор о найме с Гейером, так что правовое положение не вызывало сомнений. Полицейский чиновник не побоялся члена партии Вайде- манна. Он проводил нас в павильон и потребовал от господина Вайдеманна немедленно убраться. Кипя от злости и угрожая сообщить доктору Геббельсу, тот покинул монтажную, и у меня стало одним врагом больше.
Наконец я начала составлять список съемочной группы. Кроме обоих моих доверенных, Траута и Гросскопфа, это были прежде всего операторы. Я снова находилась в ситуации, что и при съемке «Триумфа воли». Большинство хороших операторов были заняты. Сотрудники немецкой хроники, которые больше
