правительство этой страны и ведает принятием решения о судьбе этого фильма в соответствии с Международным правом.
Безумие! Теперь мои фильмы окажутся в Австрии. Многолетние усилия по вызволению их из французского плена потерпели крах?
Еще более запутало меня письмо киноархивариуса Анри Ланглуа, широко известного и высоко котировавшегося в кинематографических кругах всего мира.
Он писал:
Париж, И октября 1950 года
Милая фрау Рифеншталь!
К моему большому сожалению, вынужден сообщить, что, несмотря на все титанические усилия, не удалось защитить Ваши фильмы. Действительно, мы сохраняли пленки на складе, чтобы отдать их в Ваши собственные руки. Несмотря на все протесты, эти ленты, вместо передачи их Вам оказались передоверены австрийской компании «Тироль-фильм». Я даже не сумел организовать передачу копии уникальных кинокартин австрийскому национальному архиву, способному обеспечить их хорошее хранение.
Я не могу себя простить за это. Тем не менее будьте уверены, милая фрау, в моей преданности.
Чертовщина какая-то! С момента окончания войны в ту пору минуло пять лет. Моя собственность все еще находилась под арестом, а я оказалась в роли безработной, без какой-либо финансовой поддержки.
Вскоре случилось нечто, изменившее мою жизнь. Молодой французский актер Поль Мюллер сообщил, что нашел итальянского предпринимателя, который хотел бы сотрудничать со мной. И, действительно, вслед за этим мы встретились с синьором Альфредо Паноне. Я знала его еще по Берлину, где тот до войны работал в итальянском посольстве.
Этот человек, директор фирмы «Кэпитал пикчерс» в Риме, оказался первым, кто после долгого перерыва ожидал от меня новых работ. Альфредо отнюдь не являлся холодным, расчетливым бизнесменом, он выглядел человеком, способным донельзя вдохновиться какой-то идеей, как и многие его соотечественники. Он пригласил меня в Рим и предложил спокойно, не торопясь, записать все мои идеи по поводу кино. Эта перспектива показалась мне неправдоподобной, я не могла и помыслить о таком счастье. Но Поль Мюллер поддержал и ободрил меня.
В Риме на вокзале меня ожидали добрые друзья. Синее небо, теплый воздух и смеющиеся люди позволили моментально забыть серость Германии. В моем полном распоряжении оказался уютный номер, а рядом с цветами лежал конверт с чеком на кругленьую сумму в лирах. Меня охватила эйфория.
Вечер мы провели в ресторане на Трастевере, говорили о будущих проектах. Я подумывала об экранизации «Песни земли» Жана Жионо[394]. Мне нравились книги этого автора, но появились и собственные сюжеты фильмов.
Синьор Паноне предложил оформить и записать мои идеи, обосновавшись в местечке Фреджене, расположенном у моря, поскольку в Риме стояла ужасная жара.
Все казалось мне сном. Я жила во Фреджене в приятной комнате, освещенной приглушенным, отливающем зеленью светом. Дни напролет гуляла по пустынным пляжам и купалась в море. В выходные приехал синьор Паноне с девушкой-секретарем и молодыми журналистами. Печальный опыт общения с немецкой прессой заставил меня и впредь настороженно относиться к представителям этой профессии. Тем более меня поразили вышедшие вслед за пресс-конференцией сообщения, которые перевела моя новая секретарь Рената Геде. Тон этих статей оказался более чем доброжелательным. Первые страницы газет пестрели заголовками типа: ««Олимпия» в Риме», «Италия аплодирует».
Подобный заряд симпатии и человеческого отношения вызвали во мне огромный творческий подъем. Я начала писать, день ото дня со все большим энтузиазмом и вдохновением. После долгого умственного простоя меня переполняли идеи. За какие-то две недели были готовы три различных этюда. Один назывался «Танцор из Флоренции», наброски сценария к поэтическому фильму, замысел которого созрел у меня давно, о моем друге — талантливом танцоре Гаральде Кройтцберге.
Вторая тема — фильм о горах. Съемки должны были проходить в четырех странах, в которых альпинистский спорт пользовался наибольшей популярностью. «Вечные вершины» — так назвала я этот материал: четыре восхождения первооткрывателей, оставивших след в истории и отраженных кинематографически. Кульминация — рассказ о покорении высочайшей вершины земли Эвереста.
«Красные дьяволы» — третий, и мой любимый проект. Идея эта посетила меня еще зимой 1930 года, во время работы над фильмом Арнольда Фанка «Бури над Монбланом». Тогда в Арозе, выйдя однажды из гостиницы на улицу, я была очарована незабываемой картиной: в белом сиянии зимнего пейзажа стояла группа из пятидесяти студентов в красных свитерах. (Фанк обязал статистов встать на лыжи для пробных съемок своей следующей картины — «Охота на лис».) Когда они неслись с крутых склонов, алый цвет вспыхивал в солнечных лучах — завораживающее зрелище, красное на белом. И тут я себе представила полностью горный фильм в красках. Тогда, в 1930-м, еще не делали цветных фильмов. Но в своем воображении рядом с красным я ясно видела также и синий — в данном случае женский цвет, состязание между красным и синим на белой основе.
Когда в Фреджене спустя две недели меня навестил синьор Паноне, он, прочтя написанные мной этюды, так вдохновился, что сразу же предложил заключить с ним договор. Я светилась от счастья. Прежде всего требовал реализации проект «Красные дьяволы»: уже той зимой созрела необходимость начать подготовительные работы в Кортина д’Ампеццо, в Доломитовых Альпах. С большим размахом итальянская пресса сообщила об этом проекте. Удивительно быстро стала продвигаться и подготовка к съемкам. Представители компании «Кэпитал пикчерс», пригласившей меня стать режиссером киноленты, забронировали в крупных отелях Кортины прекрасные номера для съемочной группы. Между тем Паноне в Риме зарегистрировал и поставил под защиту авторские права на материал и название фильма — это произошло 13 октября 1950 года.
Телеграмма матери внезапно вызвала меня в Мюнхен: там ждал мой адвокат. Требовались разъяснения еще по одному делу: Баварская земельная служба по репарации вновь арестовала в Германии мое имущество, освобожденное ранее. На этот раз речь шла о меблированной квартире в Мюнхене и почти разрушенной вилле в Берлине. Других ценностей у меня не было.
Для нас с матерью это происшествие стало неожиданным и тяжелым ударом. Имущество освободили ведь совсем недавно после длительных, многолетних расследований и допросов бесчисленного количества людей, выступивших в мою пользу.
Один из моих давних и, как я полагала, преданных служащих, проработавший двенадцать лет в моей фирме фотографом Рольф Лантин, добился своим письмом в Высший президиум по финансам Франкфурта-на-Майне очередного ареста моей собственности. Адвокат сразу же направил протест, а так как я лично должна была назвать новых свидетелей, меня и вызвали из Рима. Для меня все это стало полной неожиданностью. Еще в Кицбюэле, до того как пришли французы, я одолжила господину Лантину кино- и фотокамеры, несколько ящиков с аппаратурой для ночных съемок, химикалии и фотобумагу. Он тогда надеялся с этим оборудованием сносно существовать в американской оккупационной зоне, что ему блестяще и удалось.
Так как голодные годы в Кёнигсфельде оказались слишком тяжелы, я попросила его вернуть всю одолженную раннее аппаратуру. Описав ему наше положение, сообщила, что срочно нуждаюсь в деньгах на