военного похода против контрреволюционной буржуазии с лозунгом «смерть или победа» — таков наш общий лозунг» (60).
Эта резолюция подразумевала и восстановление внесудебных расстрелов контрреволюционеров — практики, которую ВЧК проводила и пропагандировала, начиная с февраля. Воплощенный в резолюции призыв к массовому террору был немедленно одобрен, по крайней мере, некоторыми районными Советами Петрограда (61). По признанию Зиновьева, которого теперь называли «вождем» Петрограда, сам он стал сторонником «красного террора» после убийства Володарского, но от воплощения этой идеи на практике его удерживала позиция Урицкого, а также, по всей вероятности, Прошьяна и Крестинского. Как уже отмечалось, сдерживающее влияние Прошьяна, как и петроградских левых эсеров вообще, исчезло в июле, после убийства Мирбаха. В середине августа уехал в Москву назначенный наркомом финансов Крестинский. В итоге, Урицкий оказался в растущей изоляции как в СК СО, так и в руководстве ПЧК.
Результат этой ослабленной позиции не замедлил сказаться. На заседании 17 августа СК СО издал декрет, дающий право ПЧК расстреливать лиц, виновных в контрреволюционной агитации, а также в целом спектре иных политических и экономических преступлений, по своему усмотрению (62). Самое большее, что мог сделать Урицкий, это оговорить условие, что любое решение о расстреле должно быть принято коллегией ПЧК единогласно (63).
Решение о переходе к расстрелам на практике было принято коллегией ПЧК 19 августа. Урицкий спорил долго и упорно. Одно из самых интересных описаний трений, которые происходили в это время между Урицким и его коллегами по руководству ПЧК, содержится в книге С. Г. Уралова, написанной в хрущевскую эпоху. Оно не подкреплено документально, но якобы основано на неопубликованных воспоминаниях некоего молодого чекиста из числа «горячих голов», члена коллегии ПЧК. В своих воспоминаниях этот чекист давал понять, что уже в период подготовки к заседанию коллегии 19 августа на Урицкого постоянно оказывалось давление. «Все чаще и чаще стали поговаривать о необходимости расстрелов. Неоднократно перед т. Урицким ряд товарищей на официальных заседаниях и в частных беседах поднимали вопрос о красном терроре». По свидетельству мемуариста (в изложении Уралова), когда по решению СК СО вопрос о расстрелах был поставлен на голосование в коллегии ПЧК, против выступил один Урицкий. Свою позицию он объяснял практическими соображениями. Однако, после того как коллегия решительно отвергла его аргумент о контрпродуктивности расстрелов, он воздержался от голосования по вопросу о судьбе двадцати одного политического и уголовного преступника, с тем чтобы воля большинства восторжествовала (64). Все двадцать один были расстреляны два дня спустя, 21 августа. Показателен состав этой первой группы жертв ПЧК. Девять человек были расстреляны за совершение уголовных преступлений, из них четверо — бывшие комиссары ПЧК. Остальные двенадцать были политическими заключенными, арестованными в основном по обвинению в ведении контрреволюционной агитации среди красноармейцев. Среди них были шесть из двенадцати арестованных в июле участников заговора в Михайловской артиллерийской академии, в том числе бывший офицер Владимир Перельцвейг (65). Казнь последнего имела серьезные последствия, прежде всего, для Урицкого.
Дух насилия по отношению к политической оппозиции, утвердившийся в Петрограде к моменту первых расстрелов ПЧК (21 августа), зафиксировала резолюция, принятая Пятым съездом Советов Петроградской губернии. «В каждой деревне и в каждом уездном городе мы должны провести коренную чистку, — заявлялось в резолюции. — Контрреволюционных офицеров и всех вообще белогвардейцев, замышляющих вернуть власть богатым, надо уничтожать беспощадно» (66). Неделю спустя, 28 августа, пленарное заседание Петроградского Совета сделало еще один шаг в направлении официального провозглашения «красного террора» — в ответ на предполагаемую попытку покушения на жизнь Зиновьева. Воспользовавшись неподтвержденными слухами о том, что пару дней назад какой-то человек подозрительного вида разыскивал Зиновьева в гостинице «Астория», чтобы его убить, Совет принял резолюцию, в которой решительно заявил: «Если хоть один волосок упадет с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках… Мы истребим поголовно вождей контрреволюции» (67). Похожую резолюцию Петроградский Совет принял 22 июня, после убийства Володарского. Однако та резолюция явно была просто предупреждением. В обстановке, сложившейся к концу августа 1918 г., едва ли можно было усомниться в том, что новая резолюция была констатацией политики.
Утром 30 августа 1918 г. по дороге на работу, в комиссариат внутренних дел на Дворцовой площади, был убит Урицкий. Подробности убийства и драматическая история задержания убийцы во всей полноте раскрываются на страницах объемного чекистского дела (68). Урицкого застрелил Леонид Каннегисер, двадцатидвухлетний бывший кадет Михайловской артиллерийской академии и талантливый поэт, известный в петроградских литературных кругах (среди его друзей были Марина Цветаева и Сергей Есенин) (69).
Леонид Каннегисер
Что касается его политических убеждений, то в 1917 г. Каннегисер, судя по всему, был народным социалистом и пылким сторонником Керенского, но на многочисленных допросах в ПЧК он отказался признать свою принадлежность к какой-либо партии в 1918 г. и упорно настаивал, что действовал в одиночку.
ПЧК установила, что после Октябрьской революции он имел связи с контрреволюционными заговорщическими группами (70). Однако сделанный ею вывод о том, что убийство Урицкого было частью крупного внутреннего и международного заговора против Советской власти, не подтверждается никакими данными, имевшимися в распоряжении ПЧК. Перельцвейг, расстрелянный ПЧК в числе прочих 21 августа, был близким другом Каннегисера. Каннегисер не мог знать ни о том, что Урицкий был стойким противником расстрелов вообще, ни о его безнадежных попытках в последний момент остановить казнь Перельцвейга и его товарищей, в частности. Имя Урицкого стояло на приказе о расстреле, опубликованном в прессе, и Каннегисер, по его собственному признанию, решил отомстить за смерть друга (71). Как выразился Марк Алданов, «гибель друга сделала его террористом» (72). За свой поступок Каннегисер был расстрелян. Однако, к неудовольствию следователей ПЧК, остальные 144 человека, проходившие по его делу, включая мать, отца, сестер и большое количество друзей и знакомых, чьи имена фигурировали в его записной книжке, «красный террор» пережили и были отпущены (73).
Об убийстве Урицкого было немедленно доложено Ленину, и он приказал Дзержинскому не мешкая отправиться в Петроград и самому возглавить расследование. Перед отъездом Дзержинского Ленин послал ему документы, касающиеся контрреволюционной деятельности, которые предполагалось опубликовать на следующий день. В сопроводительной записке к ним Ленин спрашивал Дзержинского, не имеет ли смысл произвести аресты в месте, обозначенном в этих документах. Это, по мысли Ленина, дало бы возможность ВЧК «найти нити и связи контрреволюционеров». Явно имея в виду убийство Урицкого, он подчеркнул, что «здесь (едва ли не впервые) есть официальное удостоверение связи стреляющих с партией социапистов- революционеров» (74).
Однако на двух заводских митингах, на которых он выступал позже в тот же день, 30 августа, Ленин ни словом не упомянул ни убийство Урицкого, ни возможный арест эсеров, ни официальное объявление государственного террора (75). Возвращаясь с последнего выступления на заводе Михельсона, он едва избежал смерти, подвергшись второму покушению на свою жизнь (первое произошло в январе 1918 г. (76)). Убийца стрелял несколько раз. Одна пуля поразила Ленина в грудь, другая прошла через левое плечо и застряла в шее. Его госпитализировали в критическом состоянии. Пока врачи боролись за его жизнь, вся партия большевиков затаила дыхание.
1. Глубокий и всесторонний анализ этой борьбы и ее итогов см в книге Geoffrey Swam The Origins of the Russian Civil War — London — New York, 1996 P 186–205, 219- 246
2 Об убийстве Урицкого и попытке покушения на Ленина см ниже
3 См выше, глава 9
4. Новая жизнь (Петроград) 1918. 21 июня
