Петросовета — «Красной газеты». Все это делало его привлекательным объектом нападок со стороны врагов большевизма, наряду с Зиновьевым и Урицким. В то же время, для рядовых рабочих, тех, кто продолжал поддерживать большевиков как гарантов пролетарской власти, Володарский был одним из самых популярных партийных деятелей Петрограда.
Володарского убили 20 июня (3). Если это убийство, совершенное неизвестным, имело целью усилить антибольшевистские настроения среди разочарованных Советской властью заводских рабочих, то в определенной степени замысел сработал, так как совпал по времени с гневной реакцией моряков Балтийского флота на казнь Щастного и рабочих Обуховского завода на арест их лидеров. Окончившееся неудачей совместное выступление минеров и обуховцев случилось в считанные дни после убийства Володарского. Однако рост враждебности по отношению к Советской власти был, похоже, не самой расхожей реакцией на сенсационное убийство. Судя по наблюдению «Новой жизни», которая тогда была настроена очень критично к большевикам, весть о смерти Володарского потрясла большинство рабочих соседних предприятий и усилила опасность уличных беспорядков (4).
Коллеги Володарского из редакции «Красной газеты» требовали отомстить за убийство своего лидера немедленным объявлением массового террора (5). Одновременно некоторые районные организации большевиков высказывали обеспокоенность по поводу роста активности врагов Советской власти и выражали желание свести с ними счеты (6). Кроме того, утром 21 июня к Зиновьеву в Смольный одна за другой шли рабочие делегации с требованием ответить на убийство Володарского немедленными репрессиями, а не ждать, «пока наших вождей поодиночке перебьют». Однако, как утверждал Зиновьев, руководство не спешило идти на поводу рабочих: «Мы боролись против этого настроения… мы требовали, чтобы никаких эксцессов не было» (7). Чтобы обсудить раскалившуюся обстановку, в тот же день (21 июня) на экстренное заседание собрался исполком Петроградского Совета. Как сообщали «Новые ведомости», все соглашались, что необходимо не допустить суда Линча (8).
Несколько дней спустя о сдержанной позиции Петрограда стало известно Ленину. Взбешенный, он немедленно отправил Зиновьеву, Лашевичу и другим членам Петроградского бюро ЦК и ПК резкую телеграмму: «Только сегодня мы услыхали, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы удержали [их]… Это не-воз-мож-но!» (9). Тем не менее, еще какое-то время Урицкому удавалось пресекать эксцессы. В то же время, убийство Володарского, последовавшее за выступлениями моряков-минеров и рабочих Обуховского завода, продемонстрировало нужность таких потенциально мощных специальных органов безопасности, как ПЧК. Убийство, таким образом, положило конец набиравшей обороты кампании за отмену ПЧК (10). Ответить на послание Дзержинского от 24 июня, в котором он писал о недопустимости отмены ПЧК, было поручено практически не функционирующему органу — Президиуму СК ПТК. 2 июля он проинформировал ВЧК, что сведения о ликвидации ПЧК не соответствуют действительности (11).
Преемником Володарского на посту комиссара по делам печати, агитации и пропаганды стал Николай Кузьмин, ранее бывший редактором «Петроградской правды». К концу июня, когда Кузьмин уже возглавлял комиссариат, СК СО расширил его полномочия в сфере борьбы с оппозиционной прессой (12). К этому же времени относятся первые, пока еще робкие, попытки Петербургского комитета большевиков вмешаться в работу властных органов. ПК выразил претензию, что с ним не посоветовались насчет кандидатуры Кузьмина, что он был недоволен работой последнего в «Петроградской правде» и опасается, что тому не хватит твердости в полной мере использовать данные ему полномочия (13). Обсудив на заседании 12 июля работу комиссариата по делам печати, ПК принял резолюцию, утверждающую, что несмотря на жесткие заявления нового комиссара, конкретных шагов в отношении оппозиционных газет сделано не было, и призывающую принять более энергичные меры против них. Своего рода вехой в отношениях между партийным и советским руководством Петрограда стало выдвижение Петербургским комитетом одного из наиболее уважаемых своих членов, Моисея Харитонова, в качестве собственной кандидатуры на пост комиссара по делам печати — при условии, что он будет работать под постоянным контролем ПК. В связи с этим, Самойловой и Залуцкому было поручено провести переговоры с Зиновьевым о назначении Харитонова и обсудить вопрос о закрытии буржуазных газет с Кузьминым (14).
В начале следующего заседания ПК 18 июля Кузьмин представил план работы своего комиссариата (15). Так как большинство членов ПК выступало за одновременное закрытие всех сразу буржуазных изданий, а план Кузьмина подразумевал более постепенный, поэтапный подход, было принято решение поставить вопрос о судьбе буржуазной прессы на обсуждение на ближайшем заседании исполкома Петроградского Совета. Резолюция ПК предусматривала, что на этом заседании представитель ПК будет «настаивать на принятии самых решительных мер по отношению к буржуазной печати как к злейшему классовому врагу пролетариата». Одновременно в районах пройдут партийные собрания, на которых будет разъясняться необходимость полного подавления буржуазной печати и будут выдвинуты требования сделать это. Резолюция ПК содержала также беспрецедентное условие, что «комиссаром печати и пропаганды останется т. Кузьмин, но ПК обязывает его делать еженедельные отчеты ПК и изменить тактику по отношению к буржуазной печати» (16). Кузьмин впоследствии ужесточил свою политику (17).
Несмотря на то, что после убийства Володарского аресты в оппозиционной среде усилились, Урицкому удавалось противостоять как нажиму со стороны тех, кто требовал разрешить ПЧК проводить расстрелы, так и распространенной в Москве практике удержания именитых политических заключенных в качестве заложников — для расстрела в случае новых покушений на жизнь советских лидеров. Среди известных политических фигур, арестованных ПЧК в то время, был Николай Кутлер — бывший высокопоставленный царский чиновник, один из лидеров кадетской партии и депутат от Петербурга во Второй и Третьей Государственных думах. Арестованный 23 июня, он уже через два дня был отпущен. По сообщениям в газетах, поводом для ареста послужили перехваченные письма, которые он писал зарубежному товарищу и которые показались подозрительными следователям ПЧК. Однако Урицкий, ознакомившись с ними, не нашел в них ничего предосудительного и велел Кутлера отпустить (18).
Неделю спустя после ареста Кутлера среди ночи был поднят с постели, арестован и доставлен на Гороховую, 2 бывший премьер-министр России Владимир Коковцев. Его арест, продлившийся около недели, был также вызван перехваченными подозрительными письмами, на сей раз — перепиской между контрреволюционерами, которые, не ставя его в известность, обсуждали возможность назначения его премьер-министром постсоветского правительства. Поездка Урицкого в Москву, на Пятый съезд Советов, отсрочила рассмотрение дела об освобождении Коковцева. Допрос состоялся 7 июля, и в тот же день Коковцев вышел на свободу. В своих мемуарах он описывал проведенный Урицким допрос как долгую учтивую беседу, в равной степени затрагивавшую такие темы, как его отставка с поста премьера в 1914 г. и его впечатления о Николае II, как и собственно вопросы, связанные с его арестом (19). Похожая ситуация была и с Александром Амфитеатровым — известным прозаиком, литературным критиком и журналистом, яростным противником большевиков, арестованным ПЧК 24 июня. Два дня его продержали на Гороховой, 2, после чего отпустили. В «Новых ведомостях», газете, в которой он тогда работал, он охарактеризовал свою беседу с Урицким не как допрос, а, скорее, как политический диалог. Урицкий интересовался такими вопросами, как его отношения с Григорием Алексинским и другими плехановцами (20), его внешнеполитической ориентацией (Германия или союзники), его литературным и газетным творчеством, источниками финансирования «Новых ведомостей». После обсуждения всех этих вопросов Урицкий сказал Амфитеатрову, что он может идти.
Все сказанное не означает, однако, что для арестантов пребывание на Гороховой, 2 летом 1918 г. не было унизительным и тяжелым испытанием, или что сотням других, часто менее именитых политических узников, повезло так же, как Кутлеру, Коковцеву и Амфитеатрову. Их описания не оставляют сомнения в этом. И уж точно не вызывает сомнений то, что антисанитарные условия в переполненных петроградских тюрьмах были куда хуже, чем в импровизированных камерах на Гороховой, 2 (21). Приведенные примеры просто должны показать, что в ту пору, когда в Москве ЧК уже вовсю расстреливала классовых врагов, когда там и в других городах набирал силу «красный террор», и даже в Петрограде Кузьмин брал заложников, Урицкий продолжал противостоять волне экстремизма (22).
Конечно, петроградские власти предприняли ряд репрессивных мер, чтобы предотвратить всеобщую забастовку, намеченную Собранием уполномоченных, и навсегда покончить с этой организацией. Однако я
