— Это неведомый народ! Не с юга и не с севера! — сказал кто-то неподалеку. — Это неведомые малые люди!

Чудно — но в этом гвалте было слышно, как несколько раз кто-то тихо свистнул. Мальчик завертел головой, желая увидеть недоумка, нашедшего время свистеть, но бежавший мимо солдат нарочно сшиб его и упал рядом сам.

— Лежи! Зачем ты стоишь тут? Надо прятаться! — зашипел он, безбожно шепелявя.

Сначала перед глазами мальчика был только деревянный настил, он чувствовал хриплое дыхание солдата, потом вывернулся из его рук и увидел сидящего в нескольких шагах человека со стрелой в горле. Тот пытался вздохнуть и оглядывался вокруг так, словно что-то потерял.

Снова раздался свист, мальчик задрал голову: несколько стрел промелькнули в небе, совсем невысоко над стеною.

У многих бойниц уже стояли стрелки и били из луков в тех, кто топтал луга и шел вдоль реки к городу.

Солдат, пролежавший рядом с мальчиком чуть дольше, чем было нужно, наконец вскочил и побежал по лестнице вниз, к воротам. Там, толкаясь и падая, суетились люди, укрепляя запертые ворота деревянными балками. Солдат влился в толпу, больше мешая, чем помогая, но его заметил десятник и, злобно крича, отправил обратно на стену.

Мальчик все никак не решался посмотреть в бойницу, уверенный, что ему в лицо немедленно вонзится стрела. Сидя, он всматривался в городские постройки, уверенный, что пока он находится спиной к опасности — опасность не взглянет на него.

С городских складов, бешено погоняя мулов, уже волокли старую машину, метавшую камни, когда-то привезенную войском из чужого города и прозванную горожанами “жабой”. Ее давно убрали от стен за ненадобностью.

Под крепостью разжигали костры и тащили к огню огромные чаны.

Рядом кто-то засмеялся. Мальчик поднял глаза и увидел того солдата, что пытался обменять нож на мясную кость. Он смотрел в бойницу и, указывая рукой, кричал:

— Это же недоростки! Чада кривоногие! Их копья короче руки! Они же без доспехов! Потому что нет доспехов для младенца, зайца и черепахи! Посмотрите, они никак не могут поднять свои лестницы — им не хватает сил!

В шлем солдата попала стрела на излете, и он поймал ее, когда она падала ему под ноги.

— Их стрелы еле летят! — закричал он, озираясь по сторонам и потрясая пойманной стрелой.

— Еле летят! Еле впиваются! Еле убивают! — ответили ему со злобой.

У бойниц уже лежали раненые и убитые, из них текла кровь.

Не зная, кому верить, мальчик всё-таки поднялся и сделал шаг к той бойнице, где безбоязненно стоял знакомый ему солдат.

Солнце ослепило глаза, но, щурясь, мальчик увидел, что малые люди были уже повсюду — их копошащееся, червивое множество заполнило весь луг и оба берега реки.

Овец они отогнали назад: мальчик увидел белые, мятущиеся курчавые овечьи пятна среди другого убойного скота, который малые люди пригнали за собой.

Было видно, что, пока идущие впереди уже бьются в ворота и пытаются поднять на крепостные стены лестницы, иные из малых людей просто уселись в траву и что-то едят, или сосут молоко прямо из козьего вымени, или меняют обувь. Несколько десятков или даже сотен малых людей пили воду из реки и купались прямо в одежде.

Их низкорослые лучники, впрочем, выстроились то здесь, то там, неподалеку от стен.

— Нет, ты посмотри, — смеялся солдат. — Их стрелы засыпают на лету!

Здесь он пригнулся, надавив и мальчику на темя, потому что многие стрелы все-таки помнили, куда они летят.

— Только недоростков всемеро больше, чем всех жителей города вместе с нашими кошками, курами, собаками и скотом, — добавил солдат, весело жмурясь всем лицом.

— Если бы они были чуть посноровистее, — радостно кричал он, — они бы уже вошли в город.

На головы некоторых малых людей были надеты, несмотря на жару, войлочные шапки.

Присмотревшись еще, мальчик увидел, что встречались также простоволосые, несколько были в шлемах, но большинство украсили свои головы цветочными венками. Просто поначалу в многотысячном копошении казалось, что это луговые цветы то собираются в букеты, то разбегаются в разные стороны.

Теперь цветы, покачиваясь, плыли к городу.

Знамен у недоростков не было вовсе.

Неподалеку от мальчика и солдата раздался грохот — в первую минуту никто не смог понять, что случилось. Кус стены выломало, и стрелок, который стоял на этом месте, куда-то исчез.

Поозиравшись, солдат догадался, в чем дело: то ли камень, заряженный в старую метающую тяжести “жабу”, оказался слишком маленьким, то ли саму “жабу” поставили слишком далеко, но выстрел угодил в городскую стену и выбросил куда-то в луга стрелка с переломанной в студень грудиной и конечностями, как у тряпичной куклы.

Страшно ругаясь, “жабу” сдвинули. Нашли камень больше — он полетел далеко, пронесся над поднимавшимися на приступ малыми людьми в венках и, пропахав борозду, задавил лишь телка, отбившегося от стада.

Показалось, что пришедшие к городу смеются, указывая пальцами на камень и животное под камнем: телок тянул голову и мычал, хотя мычанья не было слышно с крепостной стены.

Тут же малые люди бросили на камень пышный ковер. Появился красиво одетый юноша и уселся там. В руке он держал конец длинной и легкой цепи. Присмотревшись, мальчик увидел, что на цепи у него пантера и она рвет ляжку еще живого телка.

Кто-то на стене закричал, что этого юношу нужно убить.

“Жаба” выстрелила еще раз, но камень упал много ближе, а следующий — гораздо дальше.

Пришедшим к городу удалось поставить лестницу возле наугольной башни, но ее сбросили длинными рогатинами. Малые люди попадали с лестницы в ров, прямо на деревянные колоды со вбитыми в них заостренными прутьями. Мальчик лег животом в бойницу и увидел, как, проткнутые прутьями, извиваются несколько тел, а один мертвый, со светлыми волосами, с которых не упал венок, сидит, запрокинув голову и глядя куда-то вверх.

Другая лестница вытянулась там, где срединная башня, ее тоже сбросили, но следом появилось еще три.

Кто-то за ноги вытянул назад мальчика из бойницы, и он грохнулся об пол. И еще долго лежал, видя только ноги: босые или в сандалиях, топчущиеся или перебегающие туда и сюда. Потом к лицу стала подтекать чья-то медленная кровь.

Костры разгорелись, в чанах забурлила смола. Первый чан спешно потащили вверх, но хрустнула ступень, и варево опрокинулось на несших его.

Мальчик зажмурился, но всё равно успел заметить, как лицо одного человека стало черным… а когда смола стекла, на пористой, как сыр, голове остались смотрящие в пустоту два глупых, выпученных, словно бы обезьяньих глаза. Зрачки у ошпаренного двигались, а рот молчал, и в нем подрагивал ставший отчего-то тонким и длинным, как жало варана, язык.

Чан с грохотом скатился вниз. Через минуту его снова поставили на огонь.

Раненых оттаскивали или уводили прочь от стен: своими воплями они заглушали команды.

Чтобы никому не мешать, мальчик какое-то время сидел, прижавшись спиной к стене, и, не моргая, смотрел на свой город: крыши построек, виноградники, пыльное марево над рынком, где уже принесли в жертву быка и ягненка, мирты и кипарисы, скрывавшие невидимый отсюда дом, где металась перепуганная мать, а сестра сидела, вцепившись пальцами левой руки в браслет на правой, словно удерживая себя от бегства, купол храма, где молились о спасении, мост, на котором смешались люди и повозки, и откуда, выломав ограду, страшно мыча, обрушился в воду мул, утянувший за собой груз, — и вскоре этот груз утянул под воду мула, и даже отсюда, со стены, казалось, можно услышать, как мычит, захлебываясь и надрываясь, животное под водой.

Через минуту мул, волоча за собой переломанные оглобли, вдруг вышел из воды и, сшибая людей,