Напевая, в привычном уже дурнотном тумане, я прошелся до подъезда и, сбавив голос, но петь не переставая, поднялся на свой этаж. Тянул себя за песенку, как за веревочку. Замолчал бы — упал.

Что у нас нынче с замком?

Замок закрыт.

Но детей слышу, дети дома, дети мои, дети, дети.

Бегут.

— Кто там?

— Кто там?

Два голоска, будто я в две разные двери позвонил и они прибежали каждый к своим дверям. Поэтому и отвечать надо дважды, желательно в разной тональности, чтоб дочь поняла, что это я к ней обращаюсь, а сын — что к нему.

— Папа! — задорно ответил дочери.

— Папа! — со звериным рыком сыну.

Они на разные голоса заверещали, что — папа! Это папа! Я сам слышал, что папа! Я первая услышала, что папа!

Замок открыли через полминуты. Я нисколько не торопился. Радостно ждал.

Дверь распахнулась. Дети обняли ноги. Каждому досталось по одной ноге.

Теперь детей можно поднести к лицу. Дочка у лица появляется с выражением самозабвенной влюбленности. Сынок ласково и стеснительно кривляется.

— Вы кушали?

— Не кушали!

— Кушали!

Дальше они некоторое время разговаривали между собой:

— Мы кушали днем, а сейчас уже вечер! — терпеливо пояснял сын.

— Кушали, кушали! — не вникала в пояснения дочь.

— Ничего не понимает, — пояснил сын сам себе.

— Кушали, кушали, — повторяла дочь громко.

— Мама дома? — шепотом спросил я.

Они, наконец, совпали в ответах:

— Нет! Мама ушла!

— Отлично. Очень хорошо. Бегите в комнату к себе. Я сейчас вам пельмешки сварю.

За обедом они предложили посмотреть азбуку.

Отправив в каждый рот по измазанному майонезом пельменю, я сходил за книжкой.

— А я уже буквы знаю, — хмуро сообщил сын, словно догадываясь, что многие знания не принесут радости.

— И я знаю буквы, — оповестила дочь.

— Ты еще не все знаешь. А я все, — поправил он.

— Знаю, знаю, — вновь не вникая в его замечания, сказала она.

— Ну-ка, посмотрим, — сказал я и раскрыл азбуку.

Она была необычной — буквы там располагались не в алфавитном порядке, а вразброс, только начиналось с «А» и заканчивалось «Я», а дальше всё шло наперекосяк, будто в строгий порядок букв упал камень и все рассыпал.

Букву «А» иллюстрировала девушка, которая, раскрыв пухлые Алькины губы, повторяла: «А… А… А…»

— Какие слова на «А»? — спросили у меня, и я чуть было не назвал одно имя.

— А… — завис я с этим именем на губе и, перебирая какую-то «аэролябию», бессмысленную «ассу» и не нужную никому «аритмию», долго не мог вспомнить ни одного нормального слова, начинающегося с первой буквы алфавита.

— Автобус! — подсказали мне. — Арбуз! — и ткнули пальцем в арбуз на картинке, который был больше, чем автобус.

— Действительно, — согласился я.

После «А» шло «У», почему-то с той же девушкой, тихо повторявшей: «У… У… У…»

Вокруг девушки в беспорядке валялись утюг, улей и бежала прочь жизнерадостная утка.

Я эмигрировал с этой страницы на «О», но там увидел то же в блаженной бессмысленности застывшее лицо, сделавшее губы кружком «О… О… О…»

Я молча смотрел в эти губы. На картинке можно было различить розовый язык.

— Пап, пельмени, — попросили, наконец, дети.

У них даже майонез на мордочках засох и заветрился, пока я смотрел в рот с буквой «О».

Мы сжевали еще по паре пельменей и пошли к согласным.

Иллюстрацией к букве «С» была соха, которую я последний раз видел четверть века назад. Для доедающих пельмени соха имела столько же смысла, сколько синус или секвестр.

На букву «М» нам, естественно, показали мышку.

— «Мышка рыла норку, — прочел я вслух. — Норка мала. Норка суха».

— Какой неприличный текст, — заметил я сипло и снова отлистнул к губам, повторяющим: «О… А… О… У…».

«Ы» девушке почему-то не доверили произносить. А было бы любопытно посмотреть на розовогубую ладу, повторяющую со стеклянными глазами: «Ы! Ы! Ы!»

К букве «Л» нарисовали вертикально торчащий лук.

— У нас лук, — прочел я вслух, слегка содрогаясь в муторном отвращении. — У. Нас. Лук. Наш лук сух.

— Наш лук сух. Сух наш лук. Лук наш сух, — повторил я сам себе, чувствуя вкус лука на зубах.

Путешествие по азбуке завершилось на букве «Л».

«У Лоры шары, — сообщила книга. — Лора мыла шары. У Лоры сыро».

Я сглотнул слюну и, слегка задыхаясь, прочел:

— «Егор и Лора ходили в лес. Там высокие ели. В лесу живут ежи. Но Егор и Лора их не видели».

На тарелках лежали последние и слегка, казалось, заледеневшие пельмени.

— Знаете что, дети…

Огорченно он:

— Что?

Слезно она:

— Что?

— Папе нужно сходить за сигаретами. Я быстро. За сигаретами — раз, и сразу обратно. А вы пока ложитесь.

Набрал ее, едва захлопнулась дверь квартиры.

— Аля, — сдавленным голосом позвал я. — Мне надо приехать.

— Приезжай, — прошелестела она.