Саша уже не разбирал голосов. Зато понял, что густая вода — это его кровь из носа. Хотя, странно, боли пока не чувствовалось. Сашу резко подняли вместе со стулом, и в переносицу так екнуло, что он застонал почти по-детски: «Ай-ааай…»

По лицу текло. Опустил глаза — увидел собственный пах весь в крови, куда капало часто сверху. Часто, тяжелыми длинными каплями.

Сашку отстегнули от стула — и снова защелкнули браслеты на руках.

— Пошли, — толкнул кто-то.

Саша, покачиваясь, пошел. Сейчас уже получалось — идти тупо, быть тупым, фокусироваться лишь на том, как тяжело, хлюпая, стекает кровь.

У двери остановили.

— Что, мы так и поведем его? — спросил кто-то.

Подняли прямо с пола тряпку, быстро вытерли морду, но только кинули эту тряпку на пол, Саша опять со злобой и старанием шмыгнул носом, выдувая кровь, чтоб — погаже выглядеть, чтоб текло не переставая. В голове мутно полыхнуло от этого. Но сразу как-то по-звериному радостно стало, когда на него заорали:

— Заколебал, мудило! Ну ты мудило, а…

Заставили нагнуться так низко, чтоб не было видно лица, и гнали по коридору, а он нарочно громко дышал, оставляя кровавый следок, словно играя, словно всерьез веря, что его по этому следку отыщут и спасут.

В машине обернули голову, почти до самых глаз, той самой половой тряпкой — ее, оказывается, прихватили с собой. Чтоб машину не испачкал, понял Саша.

Тряпка была немного сырая, от старой, непросохшей воды, которой мыли пол, — Саша вяло жевал губами эту влагу, ни о чем не думая. Везут куда-то. Пусть везут. Даже на улицу не смотрел, на машины. Отдыхал.

А эти курили. Потом один из них сказал что-то, нерасслышанное Сашей, и они стали хохотать.

От смеха, без паузы, перешли к Саше. Начали бить и спрашивать все о том же.

Саша крутился, как мог, — ничего не отвечал. Почему-то казалось, что обращаются не к нему, а просто так выкрикивают нелепое: «кто?», «когда?», «сука!».

Кусок мяса, который раздирают и топчут… Только один раз с удивлением обнаружил, что бьют его огнетушителем по ноге, с явным намерением сломать кость.

Иногда продевало так глубоко и больно, что Саша начинал орать и ругаться. А потом стал просто орать, не переставая, не обращая внимания на то, чем бьют и куда и бьют ли вообще. Остервенелый крик увлекал за собой через глотку все его существо, и иногда Саша даже как-то отделялся от себя, слыша крик свой со стороны.

Удивился лишь, когда крик неожиданно стал в разы громче, словно усилили звук, — и только мгновение спустя догадался, что просто тряпка сползла с лица.

Вместе с криком полетели брызги, отчего-то даже не красные, а черные. Несколько капель попало на лобовуху.

Серый обернулся с переднего сиденья, закричал:

— Заткните ему рот, бляха-муха, что вы, ей-богу!..

Тряпку опять натянули, но пока вытаскивали из машины, заехав в какой-то лесок, тряпка сползла — и ее сорвали, совсем, видимо, не боясь, что их кто-то услышит.

Сашу бросили на землю, и он смотрел в небо, там было пусто.

Мужики, устав от своей мужицкой работы, закурили, перетаптывались иногда, поглядывая на Сашу. Устали…

Серый присел возле Саши на корточки — Саша вдруг услышал, как старые кости Серого хрустнули.

— Слушай, Санек, ты приехал, — сказал Серый. — И можешь отсюда не уехать никогда. Ты прекрасно все понимаешь сам. Здесь, знаешь, сколько таких, как ты, закопано? И никто их не ищет. Ничего в этой стране не изменилось и никогда не изменится. Ее надо любить и беречь такую, какая она есть. Понимаешь меня?

Саша смотрел вверх.

— У вас ничего не получится, зеленые вы дети. Ты знаешь, что Костенко еще в Америке был завербован? Он же агент ЦРУ! Его за это и посадили, потому что он на их разведку работает. Не за ваши ржавые «калаши», дурья ты голова, его посадили. Просто сейчас с Америкой ругаться не с руки, поэтому придумали эти автоматы. Понял?

Так никто в небе и не появился.

— У меня даже показания его есть, — похвастался Серый.

Сашу внезапно озарило.

— А поедемте посмотрим? — попросил он, почувствовав, что говорит с трудом, и слова у него едва получаются, и рот хлюпает смешно, и язык отчего-то попадает в дырку, хотя там, кажется, недавно был зуб. — Если есть, я тоже начну давать показания.

— Так ты знаешь чего-то?

— Не знаю… но если Костенко агент ЦРУ… я все подпишу, — Саша старался говорить быстро, но все сказанное получилось так, будто молотком ударили по гнилому ореху. Острые осколки… и обломок зуба царапает язык… И хорошо вдохнуть никак не получается.

— Никуда мы не поедем, друг, — неожиданно вступил Паленый. — Должен на слово поверить дяде. Мы не такси — тебя по городу возить. Говори короче, и поедешь посмотришь. Хоть всю ночь будешь читать.

Саше до сих пор казалось, что Серый тут главный, но Паленый, оказывается, мог на своем настоять. И обращение «друг» в его устах звучало как угроза. Хуже, чем «мудило».

Все-таки Саша еще раз к Серому обратился:

— Поехали посмотрим?

Серый махнул рукой устало. Поднялся и к машине побрел.

— Дурака валяешь? — спросил Паленый у Саши. — Привезем тебя, и все заново? Давай рассказывай. Мы даже ничего документировать не будем. И ничего не скажем никому. Договорились?

— Договорились, — зачем-то повторил, а не ответил ему Саша. И замолчал. Во рту накопилось много слюны, но сплюнуть ее не было сил. Он чуть повернул больную голову и спустил слюну прямо по щеке. Она текла криво, пробивая дорожку меж потеков засохшей крови.

Несколько секунд молчали.

— И? — спросил Паленый.

Саша даже не повел глазами, утомленный донельзя.

Паленый что-то начал орать, заводя себя, и завелся быстро. Немного попинал лежащего на земле Сашку. Потом его решили поднять, но стоял он плохо — ногу все-таки ему сломали, кажется. Саша пару раз упал.

С него снова сняли наручники — только для того, чтобы ловко пристегнуть Сашу к дереву. Спиной Саша чувствовал кору, и руки были вывернуты неестественно — их едва хватило, чтобы охватить весь ствол…

Его изогнуло от нелепой позы, и он смотрел вниз, на свои ноги. Силился поднять башку, чтоб увидеть всех этих уродов, и едва получилось: приметил только багажник машины, на который они поставили бутылку вина и закусь какую-то примитивную.

Пили уже вроде.

На Саше порвали рубаху. Пообещали, что сейчас будут бить в солнечное сплетение. Без рубахи очень хорошо видно, куда бить.

Саша даже перестал различать голоса.

Ударили. Задохнулся. Ударили. В голове разлили несколько масляных красок, обильных и вонючих. Вырвало желчью, по лицу стекло.

«Яна — солнечное сплетение…» — вспомнил Саша откуда-то, и это показалось таким жутким бредом, потому что нет ни любви, ни нежности, а только — больно и больно.