Пацаны немного посмеялись происходящему. Слово за слово — вспомнили драку, Веня потешно рассказал, как нашел длинную железку прямо на дороге и отмахивался ею, как дурак от комаров.
— А то бы тебя заклевали горбатыми носами… — неожиданно пошутил мрачный Негатив, которому шутки вообще были несвойственны.
— Нет, давайте рассудим! — снова вернулся к неразжеванной для него теме Саша. — Нас за драку задержали? А где…
— …объект нашей расовой ненависти, — в тон продолжил Рогов. Это определенно была шутка.
— Да, где? — спросил Саша. — Выходит, что мы сами с собой дрались?
— Веня, хули ты махал железякой посреди дороги? — поинтересовался Рогов, впавший в лирическую иронию. — Ты кого там пугал?
— Она мешала проезду автомашин, и я хотел ее выбросить, — ответил Веня.
Так бы и трепались до утра, но дверь снова заскрежетала сначала замком, а потом несмазанными петлями, и объявившийся пом-деж тихо сказал:
— Выходите на хер.
— Отца разбудить? — спросил Негатив, указывая на опойного мужика.
— Какой он тебе отец, этот отморозок.
Мужик не шевельнулся. Улегшись прямо на пол, он спал. Когда все вышли, мужик остался в камере один.
Пацаны нерешительно остановились в холле отдела милиции.
— Я бы сам этих чернозадых гнид бил… — сказал помдеж, открывая дверь на улицу.
— Мы их не били… — сказал Саша. — Они сами.
— Да ладно еще, не били, — усмехнулся помдеж, неожиданно, хоть и с дружелюбной интонацией, повысив голос. — Там у одного пол-лица, как раздавленный помидор… Но заяву они не стали на вас писать. И рапорт тоже на вас не написали. Так что валите, бойцы…
Саше было неприятно от панибратского тона милиционера, от его уверенности в том, что пацаны сами учинили драку. И еще потому было немного гадко, что милиционер решил, будто пацаны с ним заодно — против тех, кого он назвал «чернозадыми». Но они не были заодно…
На улице у отдела стояла машина милиции — с теми самыми «пэпсами», что задержали Сашу. Едва пацаны вышли, в машине погасили свет.
— Бля буду, они деньги там пересчитывают… — сказал Веня.
Потягиваясь, пацаны двинулись по улице. Они решили идти ночевать к Саше.
— А если нас повяжут, Сань? — спросил Негатив.
— А? — переспросил, поеживаясь от озноба, Саша. — Повяжут?.. Нас же только что отпустили.
— Я серьезно.
— Не повяжут. Ночевать надо где-то. А, пацаны?
— Обязательно надо где-то ночевать, — сказал Рогов.
— И жрать хочется… — сказал Веня.
Глава четвертая
Той зимой они заказали небольшой автобус — мать решила, что отца надо хоронить в деревне. Там, где он родился.
Саша не спорил.
— Как ты думаешь, сынок? — спросила мать совершенно новым тоном. До сих пор рядом с нею был другой человек, чей голос был решающим. И вот он умер, этот человек.
— Проедем как-нибудь, — ответил Саша, хотя был почти уверен, что проехать не удастся.
Всё равно в этом мерзком городе, который всегда был противен Саше, отца хоронить было нельзя.
Вообще немыслимо было сообщить бабушке и дедушке, что отец умер, зная, что они не то что на похороны не смогут добраться, они и на могилу-то к сыну до самой весны не попадут.
Водителю ничего толком не объяснили — узнай он, куда надо ехать, отказался бы сразу. Но ему сказали: «В область… Дорогу покажем…» Он не переспросил, куда именно — в область. Скромный такой мужик попался, тихого, как поначалу показалось, нрава.
Приходили прощаться отцовы приятели, несколько преподавателей, ученики. Каждого приходившего выразить соболезнование Саше хотелось спустить с лестницы. Какое, к черту, соболезнование, что вы понимаете… Саша сторонился всех, никого не хотел видеть. Случайно услышал, как мать спросила:
— Может быть, ктонибудь поедет хоронить?
Было тошно, что все молчали.
Кто-то сказал извиняющимся тоном:
— Работа…
— Я поеду, — сказал один человек. Безлетов.
Он пришел утром на другой день, стоял в прихожей в полушубке и ботинках, не хотел раздеваться. Несколько раз снимал и надевал перчатки.
Саша не поздоровался с ним.
— Алексей, — заметила мать еле живым, выплаканным голосом, — замерзнешь в ботинках.
Тот странно скривился, словно ему было очень неприятно.
— Ничего, — ответил он глухо и сразу вышел.
Стоял на улице. Не курил.
Саша смотрел в окно, видел Безлетова, тупо разглядывал его спину.
Мать беспрестанно садилась за кухонный стол и начинала плакать.
— Как же я его привезу? — спрашивала она. — Что мне скажут мать с отцом?.. Ты позвонил туда, Саш? Соседям?
— Позвонил.
— Что сказали?
— Сказали, что передадут им.
Мать снова заплакала.
Зашел водитель, стоял молча в дверях.
— Поедем, — сказал Саша матери почти раздраженно. — Чего мы ждем?
Они вынесли гроб — Безлетов, Саша, водитель, соседи помогли.
Поставили гроб у дома.
Неподалеку столпились дети, слезшие с дурно скрипящих зимних качелей. Смотрели любопытно, притихшие. Саше захотелось их разогнать.
— Давайте грузить уже… — сказал он зло. — Что мы тут…
— Надо же дать людям проститься… — сказала мать.
— Каким еще людям? — выругался Саша.
Помимо детей собрались еще несколько соседок — малознакомых, чужих, но покачивающих головами.
— Иди в машину, — сказал он матери. — Давайте, слышите? — обратился он к мужикам, указывая на гроб.
Саша сел к водителю. Безлетов — в салон.
Гроб закрыли.
Саша назвал водителю срединный пункт назначения — «…оттуда еще немного…» — буркнул он неопределенно.
Оборачиваясь, Саша видел, как мать, сидящая в изголовье отца, иногда приподнимает крышку гроба, трогает ледяную голову покойного.
Это было нестерпимо.
