Ромашка сидела на ступеньках с букетиком цветов в руках, а рядом с ней стояла плетеная кошелка с игривыми красными полосками. И одета она была как-то странно, не по-комсомольски: белая кофточка с ажурными кружевами, длинная синяя юбка-клеш, черные туфельки на высоких каблучках. Я мог бы ее и не узнать, но другой такой кудрявой головки, таких белых- белых льняных волос, наверное, не было во всем городе.
Каждый день нашей жизни тогда складывался из походов и демонстраций, учебы и субботников, а тут — воздушная косынка, аккуратные складочки на юбочке, высокие каблучки. Что можно делать в таком наряде? Лузгая семечки, выйти в воскресенье на улицу?
Что она делала здесь, кого ждала? И что означает этот маскарад?
Еле сдерживая негодование, я подошел к ступеням. Встряхнув головкой, Ромашка улыбнулась, вставая, подхватила кошелку и сказала:
—
Идем скорей. Нас ждет секретарь!
Я задохнулся от злости. Что может быть общего между мной и этой… мещанкой? Неужели нас вызвали по одному вопросу?
А Ромашка уже стучала каблучками по темному коридору, и я послушно шел за ней.
Секретарь губкома ждал нас — меня и Ромашку, именно нас и обоих вместе.
—
Садитесь, — сказал он, выдвигая ящик письменного стола.
—
Я выдам вам один пистолет и, пожалуй… — секретарь на секунду задумался, — и, пожалуй, одну гранату. Чтобы у каждого было оружие. Пишите расписку.
Граната была системы «миллс», английская, взрыватель исправен, чека вынимается легко. Знакомая штучка: интервенты столько навезли таких кругляшек в наши края, что за шесть лет никак перебросать всех не можем. А вот в обойме пистолета было всего четыре патрона.
—
Патронов больше нет, — произнес секретарь, пожимая плечами. — Хотя из него больше двух выстрелов подряд и не сделаешь — перекосы. А граната первоклассная, осечек не бывает, рвется точно на восемьдесят четыре осколка.
—
Что случилось? Я ничего не понимаю! — вырвалось у меня.
—
Стоят иностранные пароходы в Ленинградском порту, — сурово говорит секретарь. — Нет белорусского леса для погрузки. Мы платим за простои судов в золотой валюте. Это ты можешь понять? — И он, сжав губы, замолчал. На его худых щеках проступили желваки.
Мне не надо было пояснять, что значило сейчас для страны золото. В первых сельскохозяйственных коммунах в плуги запрягают коров — лошади выбиты во время гражданской войны, а за тракторы надо платить валютой. Толпы безработных ждут своей очереди на биржах труда — для закупки нового оборудования тоже нужна валюта.
—
А мы отдаем наше золото за простои норвежских пароходов потому, что на родине вот этой комсомолки, в Глушче, уже десять дней нет погрузки леса! Горстка бандитов прорвалась из-за кордона в Глушчанский район — и разбежались лесорубы по хатам, весь план летних заготовок полетел к черту!
Секретарь говорит, пристукивая кулаком по столу. Ромашка нагнула голову и теребит углы косынки. Обстановка проясняется.
—
Оба вы отправитесь в Глушчу. Ромашка там знает всех. Подымите комсомольцев, тряхните уком. Но чтобы через несколько суток лес пошел на погрузку! Понятно? — Секретарь вздохнул и добавил: — Ну а если встретите кого, так… — и кинул в папку мою расписку.
Вечером мы шли по городу на вокзал. На главной улице было людно. Около витрин частных магазинов стояли франты в светлых костюмах и лакированных туфлях с гетрами. Старик нищий в лаптях дежурил у входа в гостиницу «Европа». Мимо промчалась извозчичья пролетка, прошуршали дутые шины. Покачиваясь, в пролетке сидели два пьяных нэпмана. Я посмотрел им вслед. Что ж, их пока надо терпеть. Долго ли? Это зависит от нас самих, даже от меня и от Ромашки.
На вокзальной площади тускло горели керосиновые фонари. Сотни людей сидели, спали и двигались на площади. Всюду мешки и узлы, лапти и селедка, смех и ругань. Все куда-то спешат, торопятся, и кажется, что вся страна пришла в движение.
Гудит паровоз, к платформе подают состав. Посадка в вагон похожа на штурм Турецкого вала, в тамбуре тесно и дышать нечем. Ромашку толкнули, она прижалась ко мне, маленькая и худенькая. Я искоса глянул на свою попутчицу и встретился с ней взглядом. Ромашка улыбнулась застенчиво и грустно^ Только сейчас я заметил, что у нее большие хорошие глаза.
Рассвет мы встречали на высоком речном берегу. На той стороне была Глушча. Широким изгибом уходила в даль, к лесу, речка. От того берега к нам медленно шел паром. Ромашка пошла по тропинке к причалу, а я побежал напрямик, к воде — захотелось освежиться после бессонной ночи.
Меня угнетала и давила непривычная одежда — в губкоме заставили снять военный костюм и выдали на складе какие-то старые брюки в серую полоску, синюю косоворотку, потрепанный черный пиджак. Хорошо, что удалось заменить сапоги прочными солдатскими ботинками. Но беда: грубая кожа давила на пальцы, и теперь я хромал на обе ноги. Пистолет мне пристроили у левого рукава пиджака, а гранату пришлось уложить в кошелку Ромашки, вместе с куском хлеба и двумя воблами — командировочным пайком.
Я уселся на берегу и снял ботинки. Приятно было поставить воспаленные ноги на холодный песок. Вокруг никого не было, и я, сняв пиджак, проверил, как вынимается мой пистолет.
Вдруг раздался тихий свист. Я замер и оглянулся. Сзади стояли двое в штатском, в руке одного из них был наган.
— Тише! — предупредил он. — Пошли! — и выразительно повел револьвером в сторону тропинки. Другой же, шагнув ко мне, ловко вытащил мой пистолет и подхватил пиджак.
Я шел по узкой тропинке, судорожно прижимая к груди ботинки. Там, под стелькой, были мой комсомольский билет и мандат на эту поездку. Кто же меня захватил врасплох? Бандиты? Тогда надо рвануться в сторону, в кусты. И наган, и мой пистолет плохое оружие для прицельной стрельбы в бегущего человека. Но почему же так молоды и по-военному стройны задержавшие меня люди?
За поворотом мелькнула вода, и я увидел Ромашку. Держа в руках кошелку, она стояла на тропинке и разговаривала с военным в фуражке с зеленым верхом.
У реки нас задержала застава пограничного отряда, и командир, прочитав мой мандат, рассказал о последних событиях в Глушче. Недели две назад банда человек двадцать прорвалась в уезд через границу. Руководит бандой ротмистр Ясюченя, он старый «знакомый» в Глушче — подручный атамана Булак-Балаховича по кровавому рейду в конце гражданской войны.
—
Ясюченя? — переспрашивает Ромашка. — Грузный такой бородач, рыжий?
—
Верно, — улыбается командир. — Слышали о нем?
—
Встречала… — спокойно говорит Ромашка, а глаза ее смотрят на реку. — Я ведь местная, помню погромы балаховцев.
—
Граница сейчас на замке, и из уезда банда не выскользнет, — продолжает пограничник. — Но по уезду прокатилась волна агитации против участия местных жителей в лесозаготовках. На повал сейчас выходят только рабочие леспромхоза, а вывозка леса стала. Полотно узкоколейки, по которой подвозят лес к железнодорожной станции, в нескольких местах взорвали бандиты, и путь еще не налажен. Рубкой и вывозкой леса вы и займитесь, а поимку банды оставьте нам.
Откуда-то издалека донесся раскатистый взрыв. Умолк пограничник, посмотрел на тот берег реки.
—
Зарубежные хозяева снабдили диверсантов взрывчаткой, не жалея денег, — сурово сказал командир, — снова подорвали где-то узкоколейку, прозевала охрана. А мечтал Ясюченя
Вы читаете Приключения 1972—1973
