резво носится у причальных свай.

Примостившись на расколотом бревне в конце причала, Павлов забросил свои снасти. Хороша все же ловля на удочку! Только подержав в руке удочку, поймешь всю прелесть рыболовства.

Особенно хороша донка. Тут прямо на ощупь все чувствуешь: вот она, милая, червяка потрогала, потолкала, вот его хапнула, потянула… Леска уже дрожит, можно выбирать.

От поплавочной удочки иное удовольствие: тут в такой вот хрустальности видишь саму виновницу, что тянет за крючок, наблюдаешь ее повадки. Пучеглазые бычки, завидев наживку, широко раскрывают свои рты-черпаки и, еще больше «надув» глаза, прямо кидаются к лакомству. Навага и красноперка ведут себя по-другому. Обнаружив приманку, они равнодушно, не глядя, проплывают мимо раз, другой, потом не выдерживают, рывком бросаются на червяка и в тот же миг попадают на крючок, так и не поняв, что же случилось.

Клев был отличный. Рыбаки едва успевали таскать трофеи, сопровождая их громкими восклицаниями. Более удачливыми оказались владельцы донок. На них довольно часто попадались сразу по две рыбины, о чем незамедлительно возвещали ликующие возгласы. Азарт захватывал будто клещами, однако настоящие рыбаки, делая свое дело, не забывали приглядеться к товарищам, обменяться с ними веселым словом.

На соседнем от Павлова причале высилась приметная фигура Малышева. В черной, блестевшей от влаги штормовке, в высоких, загнутых сверху, резиновых бахилах, в широченной зюйдвестке с полями, поднятыми спереди и опущенными сзади, он выглядел весьма внушительно. Непомерно длинное бамбуковое удилище, на конце которого светлела тонкая леска с маленьким поплавком, он держал обеими руками. Так, наперехват, когда-то солдаты держали винтовки, готовясь к штыковому приему. В снаряжении удочки, видимо, имелись какие-то дефекты, и Малышев и на этот раз реже других познавал радость удачи. Но это его не огорчало. Наоборот, позволяло больше внимания уделять пикировке с разместившимся рядом на свае Городковым.

— Василь Егорыч, — спрашивал Городков, отделяя от крючка трепыхавшуюся красноперку. — Где ты приобрел эту спецовку?

— Нравится? — Малышев незаметно окинул взглядом свое одеяние.

— Потому и спрашиваю… — бесстрастным голосом отвечал Городков.

— Что же тебе в ней нравится?

— Не «что», а «кто», — вносил Городков поправку. — Ты в ней нравишься. Совсем она твою фигуру изменила!

— Не льсти, — догадывался Малышев, — говори прямо — червяков не хватает?

— Хвата-ает… — Городков не спеша подходил к главному: — Скажи, Василь Егорыч, зачем ты на них плюешь?

— Дилетантский вопрос! Все равно ты не поймешь. Тем более что это пока и для знатоков вещь в себе. А результат отличный!

— По твоему ведру что-то не дюже заметно.

— Так ведь лучшие места я вам уступил. Дай, думаю, помогу ребятам опыта набраться, поучиться…

— Ты считаешь, мое место лучше?

— Несомненно. И глубже, и травка погуще…

— Давай меняться!

— Меняться я не буду, а вот кое-что расскажу… — Малышев сделал упор на другую ногу, но по- прежнему оставался со своим бамбуком в положении «на изготовку», — Было это однажды зимой на Балтике. Между прочим, там рыбалка тоже знатная… Приехал к нам большой начальник и решил после трудов праведных хорошенько отдохнуть на льду озера. Меня, как специалиста, командир послал все организовать. А что организовывать?.. Нарубил я лунок во льду и дал рыбе подкормку… — Малышев отвлекся: запрыгал красный поплавок, но тревога оказалась ложной. — На чем я остановился?.. Да. Нарубил, значит, лунки неподалеку друг от друга, чтоб поговорить могли, но и не мешали один другому. В среднюю лунку, где начальник будет ловить, бросил я целое ведро хлебных крошек. В общем, начали… Сначала, как водится, одни разговоры, то да се, а рыба не клюет. Смотрю, мой командир втихомолку семафорит, мол, в чем дело? Я его, конечно, успокоил, и, в самом деле, рыба скоро понемногу начала брать. Но что такое?.. Все таскают, а начальник мерзнет — ни одной поклевки! Мой командир уже волком смотрит, реплики тихонько отпускает, дескать, горе-консультант, это я, значит, да и начальник стал раздражаться, колкости говорить. Ну, думаю, надо что-то предпринимать. Иначе не сносить мне головы… — Малышев умолк и радостно засуетился: на сей раз удача улыбнулась ему в виде окунька. Василий Егорович долго им любовался, прикидывал, на бечевку нанизать или в ведро пустить. Бросил в ведро. — На уху пойдет!

— Дальше-то что было? — вопрошал нетерпеливый Городков.

— Сейчас… — Малышев отвернулся, но от приятеля не ускользнуло, как он целился и плевал на жирного червяка.

— На такого толстяка да такие окуньки? — Городков изобразил крайнее изумление. — Расточительство!

Малышев, однако, не удостоил реплику вниманием и продолжил воспоминания:

— Тут меня осенило: предложил гостю поменяться местами. Сначала тот артачился, потом согласился. У меня на его месте клев начался, братцы, не передать! Еле успеваю вытягивать, аж потом прошибло. Оглядываюсь на гостя нашего — он снова скучает. «Что за дьявольщина, — думаю. — Хоть бы ему одна-одинешенька попалась!» Постоял он еще немного, померз, рассердился окончательно и пошел к машине, выговаривая моему командиру: «Ну и рыбалка!» — Малышев тяжело вздохнул. — Уехали вконец расстроенные, даже улов на льду оставили… Стал я анализировать, соображать и понял: на его удочке был слишком большой крючок. Рыбешка в том озере водилась плюгавенькая, ей бы крючок поменьше… А ты говоришь — меняться местами!

— Теперь, Василь Егорыч, нам ясно, отчего ты до сих пор не флотоводец, — Городков сокрушенно покачал головой.

Пропустив и эту реплику мимо ушей и явно войдя во вкус, неутомимый Малышев перешел к следующей истории.

— А какие у нас в Сибири таймени водятся! Честное слово, иной раз не знаю, кто кого тащит — я его или он, стервец, меня! Один такой тащил, тащил, хорошо, я штанами зацепился…

— Выходит, — на полном серьезе рассуждал Городков, укрощая верткую, неистово бьющуюся навагу, — выходит, ты у нас рыбак пуганый. Извини за нескромный вопрос: сколько же таймень весил?

— Будь здоров! — Малышев оглянулся по сторонам, прикидывая, с чем бы сравнить. — Если троих, как ты, Юра, сложить — в самый раз будет. Полбочки засолили, свежинки поели, а уж расстегаев Лиза наготовила!..

— Слушай, Малышев, ну-ка прекрати о расстегаях! — Городков туже затянул ремень и, высоко вздернув подбородок, стал к чему-то принюхиваться.

Рыбачили пятый час, и, как это обычно бывает, азарт начал пропадать. Рыболовы чаще выходили на берег, бродили по пляжу, чаще переводили взгляд с воды на лес, на сопки, на небо, где огненным, слепящим шаром повисло солнце, и лишь наиболее стойкие продолжали отдаваться лову, но уже без прежнего интереса.

А вот и дымком потянуло. Костра не видно, дымка тоже не видно, но ошибки быть не могло. Так пахнут брошенные в огонь березовые поленья, когда только-только собираются загореться. Рыбацкие носы, как флюгеры, поворачивались к берегу и наводились точно на дюнку, за которой — все об этом хорошо знали — готовилась уха.

К суковатым треногам был подвешен котел, а в нем крупными пузырями уже клокотало душистое варево. Ветров изредка брал пробу, часто шевеля губами и закатывая глаза, а напоследок так причмокнул, что те, кто сгрудился у костра, начали глотать слюнки. Валентин Петрович слыл крупным знатоком рыбацкой ухи. По его просвещенному мнению, еще минут пятнадцать — и можно трубить сбор. Вспомогательные компоненты: лук, соль, перец, лавровый лист и кой-какие травки — секрет ветровской «фирмы» — заложены, картошка тоже заложена. Теперь не упустить бы момент — дать юшке напитаться ароматами и в то же время не дать развариться рыбе. Ветров засек время по часам. Его старший помощник