целыми днями сидят в ресторанных садиках, канителятся над салатом с хризантемой и запеченной бараниной или шныряют подле зеленщиков:

— Эй, Прыт, глянь, дыня мускусная! Я таких не видал с Третьего Срока — ух, ты понюхай, какая красота! Ну так чего, может, дыньку, Прыт? А? Давай, а?

— Блестящая идея, Потьери, блестящая.

— Э… Ну, выбери, какую ты себе хочешь, ага?

— Какую я себе хочу?

— Ага. Я вот какую буду, — разворачивается и показывает — так негодяи разворачивают к себе личики девушек, которым грозит беда, — эту я беру, нормально?

— Но но я думал, мы вместе… — вяло тыча в дыню, кою не вполне способен объявить собственностью Потьери, — в сетчатой инталии ее, словно меж кратеров бледной луны, взаправду проступает лицо, лицо плененной женщины, чьи глаза опущены долу, веки гладки, как персидские стеклянные потолки…

— Ну, нет, я обычно, э… — Потьери неловко, его будто вынуждают оправдываться за то, за то, что ест яблоко или даже виноградину в рот кидает, — просто, ну, как бы, ем их… целиком, понимаешь, — хихикнув — он надеется, вышло дружелюбно, — дабы вежливо дать понять, сколь диковинна эта дискуссия со светских позиций…

…но в хихике его Прыт слышит не то: слышит улики психической неустойчивости этого отчасти конезубого и угловатого американца, который теперь танцует от одного английского крыльца к другому, дряблый, как уличная марионетка на ветру. Тряся головой, Прыг все же выбирает себе целую мускусную дыню, соображает, что ему предоставили платить — непомерные деньги, — и скачет вслед за Потьери, и оба они скок-поскок, тра-ля-ля-ля бабах мордой в очередной тупик:

— Дженни? Нет, тут нету никакой Дженни…

— А Дженнифер? Женевьевы?

— Джинни, — (может, описка), — Вирджинии?

— Коли вы, джентльмены, насчет развлечься… — Ее ухмылка, ее алая, маниакальная — доброе- утречко-а-оно-очень-доброе! — ухмылка так широка, что пригвождает их прямо — дрожат, лыбятся — к месту, и она так стара, что в матери им годится — в их общую мать, сочетает худшие черты миссис Потьери и миссис Прыт, — по правде говоря, она прямо на глазах в эту самую их мать и превращается. В сокрушенных сих морях полно искусительниц — тут еще как рассольно и развратно. Парочку вытаращенных шпиков всмятку втягивает в ее ауру — подмигивает прямо посреди улицы, латунна от сиянья хны, страстоцветы на вискозе, — за миг до финального спотыкучего падения в безумие ее фиолетовых глаз, они — ради грешной щекотки — дозволяют себе последнюю мысль о проекте, над которым полагается тут работать — Комиссия Тайного Отслеживания и Систематического Контроля за Атрибутами Зональных Инцидентов Ленитропа (КТО СКАЗИЛ) — мысль, что выскакивает в личине клоуна, вульгарного клоуна бессвязных концов, блескучего от бессловесных шуток о телесных соках, лысого, из обеих ноздрей — поразительные волосяные водопады, он заплетает их в косички и перевязывает едко-зелеными бантиками, — он стремительно кувыркается через мешки с песком, ныряя под падающий занавес, пытается перевести дух, включает свои глушилки — неприятный пронзительный скрип:

— Нету Дженни. Нету Сэлли У. Нету Кибелы. Нету Анджелы. Нету Кэтрин. Нету Люси. Нету Гретхен. Когда уже вы уясните? Когда уже вы уясните?

И «Дарлины» нету. Обнаружилось вчера. Отследили имя до самой резиденции некоей миссис Квандал. Но пошлая молодая разведенка никогда, заявила она, и не знала, что английских детей называют «Дарлинами». Ей жуть как жалко. Миссис Квандал целыми днями лодырничала по весьма на- педикюренному Мейфэрскому адресу, и оба следователя вымелись из окрестностей с облегчением…

Когда уже вы уясните? Стрелман уясняет мигом. Но он «уясняет», как будто вошел в спальню, где на тебя из кляксы полутени на потолке напрыгивает гигантская мурена, обнажив зубы в широкой смертоносной улыбке имбецила, сопит, а в кильватере ее падения на твое запрокинутое лицо — долгий человечий звук, и, как ни ужасно, ты знаешь, что это эротический вздох…

Иными словами, Стрелман увиливает — подсознательно, как от любого ночного кошмара. Обернись этот кошмар не фантазией, но реальностью — ну…

— Данные пока неполны. — Это надлежит всячески подчеркивать во всех заявлениях. — Мы признаем, что начальные данные, казалось бы, представляют, — не забывай изображать искренность, — ряд случаев, когда имена на карте Ленитропа вроде бы не имеют аналогов в фактологической базе, которую нам удалось собрать, согласуясь с его лондонской временной шкалой. То есть удалось собрать доныне. Мы располагаем главным образом именами, а не фамилиями, изволите ли видеть — э, иксами без игреков, так сказать, разрядами без граф. Трудно предвидеть, до какого такого «ныне» можно не останавливаться… А что, если много — пусть даже большинство — Ленитроповых звезд в один прекрасный день и впрямь окажутся сексуальными фантазиями, а не подлинными событиями? Маловероятно, что это лишит правомерности наш подход — как и подходы молодого Зигмунда Фрейда в старой доброй Вене: он столкнулся с подобным нарушением вероятности — с этими байками про «Папи меня изнасиловал», которые, возможно, были ложью с доказательных позиций, однако безусловной истиной — с позиций клинических. Вы должны понять: нас в ПИСКУС интересует весьма строго определенная, клиническая версия истины. На более обширную картину мы не притязаем.

До сего дня это бремя — на Стрелмане одном. Одиночество фюрера: он чувствует, как крепчает в лучах сего темного сотоварища: звезда его славы взбирается в небеса… но он не хочет делить ее, нет еще не пора…

Планерки сотрудников, его сотрудников, — бестолковее не бывает. Они вязнут в трясине бесконечных споров о мелочах — переименовать ли ПИСКУС теперь, когда Сдача Ускорена, и какую утвердить шапку на бланках, если нужна шапка. Представитель «Шелл-Мекс-Хауса» мистер Деннис Штакет желает отдать программу в ведение Группы Особых Ракетных Операций (ГОРО), придатком британского проекта по сбору ракет, «Операции „Обратная вспышка“», который базируется в Северном море возле Куксхафена. Каждый день приносит откуда-нибудь новую попытку реконструировать или даже растворить ПИСКУС. В последнее время Стрелману все проще впадать в режим «l’etat c’est moi»[146] — а кто еще тут работает? не он, что ли, склеивает это все, нередко — одной лишь голой волей?..

Пропажа Ленитропа, естественно, поставила «Шелл-Мекс-Хаус» на уши. На свободе человек, который знает все, что можно знать — не просто об A4, но о том, что Великобритания знает об A4. В Цюрихе советских агентов пруд пруди. А если Ленитроп уже у них? Весной они заняли Пенемюнде, и, похоже, они же получат центральный ракетный полигон в Нордхаузене — очередная ялтинская сделка… По меньшей мере три конторы, ВИЛМ, ЦАГИ и НИСО[147], плюс инженеры от других комиссариатов, вот прямо сейчас — в оккупированной Советами Германии со списками персонала и оборудования, назначенных к переправке на восток. В сфере влияния ВЕГСЭВ Артиллерийско-техническая служба американских сухопутных сил и стадо конкурирующих с ней исследовательских групп деловито сгребают все, что под руку попадется. Они уже задержали фон Брауна и еще 500 человек, интернировали их в Гармише. А если Ленитроп у них?

К тому же, Кризис усугубляется дезертирствами: Ролло Грошнота снова приняли в Общество психических исследований, Паток открывает практику, Майрон Ворчен вновь на радио с утра до ночи. Мехико отдаляется. Эта Боргесиус исполняет свои еженощные обязанности, но поскольку бригадир разболелся (старый дурак забывает про антибиотики? Стрелману что, всё делать самому?), она уже нервничает. Само собой, Геза Рожавёльдьи работает по-прежнему. Фанатик. Рожавёльдьи никогда не уйдет.

Ну, в общем. Отпуск на море. Группа укомплектована из политических соображений: Стрелман, Мехико, Мехикова девица, Деннис Штакет и Катье Боргесиус. Стрелман нацепил туфли на веревочной подошве, довоенный котелок и редкую улыбку. Погодка небезупречна. Облачно, ветер ближе к вечеру