— Вижу я, хочется вам на свадьбе погулять. Вот вам моя невеста!
И только произнёс он эти слова, как стеклянная банка треснула и разлетелась на мелкие осколки. А из осколков встала прекрасная девушка, милая и пригожая, словно весенняя заря. На лице смущение, глаза долу опущены.
Юрий закричал от счастья. Подвёл Францку к матери, и она обняла жениха и невесту. Яка Натянимех заиграл свою лучшую песню, и пошёл тут пир на весь мир.
Бранко Чопич
Приключения кота Тоши
Приключения славного кота Тоши и его друзей — мышки-гадалки и пса Пёстрика, — вероятно, не были бы написаны, если бы не был найден Тошин дневник, валявшийся возле черешни, за конурой известного блохолова пса Жучи. На стволе черешни обнаружены следы острых когтей. Следует полагать, что потерявший бдительность Тоша подвергся внезапному нападению Жучи, вынужден был поспешно вскарабкаться на дерево и выронил свой дневник.
Дневник изрядно потрёпан. Очевидно, хозяин таскал его с собой повсюду: и когда продирался сквозь колючие заросли, и во время ночных прогулок по мокрой траве и по пыльным чердакам. К тому же дневник порядком засален и даже (какой, позор для кота!) изъеден мышами. А на последней странице тетради нацарапано крупным собачьим почерком:
«Этим дневником завладел и прочёл его пёс Жуча — страж дома и собачий князь. Вся эта писанина и кости обглоданной не стоит. Сущий кошачий чих! В муравейник — и сочинение и сочинителя!
Цок-цок, цок-цок-цок!.. — стучали по дороге четыре неподкованных копыта, насаженные на четыре тонкие ноги. Ноги несли на себе одного осла, а осёл тащил маленькую повозку, в которой ехал один сердитый дед и один завязанный мешок. Дед то и дело оборачивался к мешку и всё корил его за что-то. А мешок в ответ только молчал — может, оттого, что был завязан, а может, ему просто нечего было сказать.
Почему же это дед пустился в разговор с самым обыкновенным мешком? Не спятил ли он? Не пьян ли он? А ну-ка, прислушаемся.
— Эхе-хе, господин хороший, закатилось твоё солнышко! — ворчал дед, обращаясь к мешку.
А мешок-господин только заёрзал и будто плечами пожал: мол, что ж поделаешь, закатилось так закатилось.
Ага, мешок шевелится! Значит, в нём кто-то есть. И этот таинственный Кто-то, наверно, сейчас думает: «Сам знаю, что закатилось. Известное дело: какое солнце — в мешке?»
Повозка миновала старые вербы и катилась теперь по берегу речки.
— Да, быть тебе сейчас в воде, свинья ты этакая! — снова забормотал дед, оборачиваясь к мешку.
Мешок-свинья вздрогнул, будто от испуга, однако опять промолчал.
Дед поминутно слезал с повозки, таращил свои зелёные глаза на синие речные омуты, но, видно, ни один ему пока не понравился.
— Вон тот омут, пожалуй, мелковат, а здесь уж больно глубоко. Там небось рыбы, полным-полно — опять не годится, да дальше вроде верба некстати или ещё что-то… Эта к можно всю реку пройти, а дела не сделать…
Озабоченный дед снова лезет в повозку и едет дальше. А найдя новый омут, он опять обращается к мешку и жалостливо качает головой:
— Сам видишь — не то. Иначе был бы ты уже в воде. Ладно, поехали дальше. Разбойник ты — вот ты кто!
А мешок-разбойник всё помалкивает, а дед ему всё втолковывает:
— Эх, Тоша, Тоша, чёрная твоя шкура и душа твоя чёрная! Сколько мышей на мельнице, а ты сало сожрал!
В ответ на это мешок-Тоша покаянно замяукал.
Ну, теперь всё понятно. Завязанный мешок — это вовсе не господин, не свинья, не разбойник. И господин, и свинья, и разбойник — это всего-навсего кот, который сидит в завязанном мешке. И зовут этого кота Тоша. Так-то!
А мельник Триша едет всё дальше и дальше и никак не подыщет для проказника Тоши подходящего омута. Вот этот, к примеру, куда уж лучше! Но мельник, видно, думает, что для его кота и самый распрекрасный омут нехорош. Видно, любит он своего Тошу, и чем глубже перед ним омут, тем глубже становится его печаль.
Горе мне, чёрному, горе мне, несчастному! Схватил меня дед Триша, запрятал в мешок и везёт невесть куда. Уж конечно, такое путешествие добром не кончится. Влип! Погорел! Пропал! Ни за что ни про что шкуру сдерут. Да попади я сейчас в конуру моего злейшего врага блохолова Жучи, и то, наверно, веселей было бы.
Спрашивается, за что я угодил в этот мешок?
Право, я и сам не пойму. Вольготно мне жилось у хозяина моего, мельника Триши. Ловил я мышей, шатался в зарослях у реки, а то, бывало, заберусь на старую вербу и любуюсь рыбкой, что в омуте плещется. Мяу! Рыбу я люблю ужасно, но воды боюсь — ужас! А на сушу рыбу никак не выманишь. Чем только я её не соблазнял: и сало сулил, и колбасу, и такого наобещал, чего и у самого нет. А то ещё говорю: иди, мол, сюда, мне надо кое-что тебе на ушко шепнуть. Не клюнула. Даже отвечать не стала. Не верит. Пялит на меня свои круглые глаза и хвостом вертит. Эх, до чего ж она хороша!
«Как же ты всё-таки в мешок попал?» — снова спрашиваете вы.
Как да почему! Откуда я знаю? К примеру, пропадёт на мельнице что-нибудь съестное — дед сразу на меня думает. Мяу-мя-а-а-у! Дедушка, дорогой, ведь несправедливо это! Вор я, что ли? Это я-то! Да у меня и мысли такой не бывало — украсть. Иной раз только подойду к салу, усами его ощупаю — и хоп!. Нет его, будто и не было. И куда оно девалось, сам чёрт не разберёт! А дед Триша тут как тут:
«Иди-ка сюда, разбойник усатый. Где сало?»
«Мыши, — говорю, — стащили».
«Что ж ты его не отнял?»
«А я отнял. Вот оно, я его в живот упрятал», — отвечаю я, а дед меня же — берёзовой хворостиной: раз, раз!
И ведь ни за что ни про что. Откуда ж я могу знать, как это сало у меня в брюхе очутилось?
Или, например, поймал как-то дед Триша рыбку. Я только понюхать хотел, подошёл только. И вдруг — вот так чудо! — я бегу через двор, а рыба — у меня в зубах. Потом не успел я и глазом моргнуть, а рыбы уже нету. То ли съел я её, то ли ещё что, и сам не знаю, честное слово…
И с сыром — то же. Исчезает, лишь только тень моя на него упадёт. Чем же я виноват? Почему он не
