некого основного сюжета, восходящего к определенным историческим событиям, которые, впрочем, пройдя через горнило фольклора, становятся подчас совсем неузнаваемыми, сливаясь в некую единую массу. Последнюю иногда трудно разделить на пласты, а тем более датировать. Все же там, где сюжет говорил о каком-то периоде чукотской истории, это отмечено. В текстах, вслед за словоупотреблением оригинала, оставлено различное написание названия противников: таньги, таниты, танниты и т. д.
Была девочка, имя Гынкы-нэут. Собрались в шатре совершающие служение, закрыли дымовое отверстие, поют, а между тем это собаки. Одни поют: «Кооо, косо!», воют дружечки, другие: «Коон, коон, коон!», третьи, стоящие: «Ооо, нооо![95] Наконец хозяйка говорит девушке: «Посмотри-ка, что за поющие, зачем они закрыли дверь и дымовое отверстие?» Нашла щель, заглянула. Все собаки воют. Люди прибежали и стали колотить. Убежали собаки на западную сторону, стали русским народом[96]. Часть осталась собаками, сделалась их упряжкой. Прежние битые стали гневаться за удары, начали войну. «Гук! Мы не знали! Наши били собак, а они стали народом!» Стали воевать.
Пришел Якунин, железом одетый, худо убивающий, Якунин, огнивный таньг[97], стал истреблять народ. У него приемыш, взращенный из кочевых людей, приносящий пищу, проворный, быстроногий, на бегу догоняющий дикого оленя; убивает ножом, вываливает меняло[98], хватает за заднюю ногу, вскидывает вверх, прямо так уносит домой[99]. Худо убивающий Якунин истребляет людей, собрал шапок целые возы, шапки убитых двадцать возов отправил к Солнечному Владыке[100]. Говорит: «Больше нет, всех истребил!» Говорит Солнечный Владыка: «Еще в траве много скрывается птичек!» — «Докончу! Пусть принесут большое ружье, унесу с собой!» — «Однако нет! Убьют тебя!» — «Могу!» Взял ружье, большое ружье (пушку), унес с собой, ходит, ищет жителей, истребляет.
Чукча, отпугивающий копьем собаку (XIX в.).
Реконструкция.
Чукотский воин в доспехе из лахтачьей кожи с левым крылом, в железном пластинчатом шлеме с кожаными нащечниками (XVIII в.).
Реконструкция.
Наши: Нанкачгат, богатырь, одетый в лахтачную одежду[101], большой, широкий; во время ледохода на реке Номваан ложится поперек, задерживает глыбы льда; по его туше переходят кочевые обозы, как по твердой земле. Товарищ его Тэмээрэчэкай тоже проворный. Пошел Выращенный таньгами на промысел, нашел дикого оленя, убил, подхватил. Из досады смотрит Нанкачгат, говорит: «Не сможет!» Говорит: «Могу!» Догнал Выращенного таньгами, схватил за правую руку, тот дергает, дергает, вырвать не может. «Если я стал для тебя дичью, (убей)!» — «Нет, не для смерти, для жизни тебя схватил, не для темноты, для смотрения. Сердце твое не хочу достать». — «Э-э!» — «Почему лицо твое как у настоящего человека? Кто ты?» — «Я — Взращенный таньгами». «А-а! Будь нашим товарищем, совсем нашим, указателем пути!» — «Согласен». Пошли вдвоем к Якунину. «Вот, вот! Какого человека сюда привел?» — (кричит Якунин), схватил большое ружье, хотел выстрелить. «Зачем же? Это — товарищ, будет указывать жительства». Сел таньг, стал есть. Ест очень скоро. «Вот, вот! Отчего так скоро ест?»[102] Схватил большой нож, хочет ударить. «Зачем же? Это — товарищ, будет указывать жительства!» — «А-а!» Заснул Якунин, покончил еду. Тэмээрэчэкай хотел его ударить ножом. «Сонного не убивай! Если Нанкачгат силен, пусть сражаются завтра вдвоем!» — «А- а!»
Наутро пошли сражаться, Якунин, железом одетый, Нанкачгат, одетый лахтами, двое. Копье Якунина, острие длиной в локоть, копье Нанкачгата такой же длины. Солнце обошло вокруг небо, сражаются, не могут. Люди кругом стоят, смотрят. Копье Якунина притупилось, стерлось об землю до обуха. Железная одежда рассечена, язык Нанкачгата свешивается до плеча. Не могут. Тогда Эургын, из смотрящих, молодой парень, выстрелил из лука стрелой из китового уса, пробил Якунину глаз. Облился кровью Якунин, сел на землю, оперся локтем о землю. Множество людей приступают; еще убивает, ибо силен. Тогда Эургын ударил ножом под броню, распорол брюхо; тогда убили.
На другой год Выращенный таньгами и Тэмээрэч пошли обозом к Солнечному Владыке. «Где же товарищ?» — «Нету» — «Где?» — «Убили» — «А-а! Я говорил ему!»
Тогда перестали драться, заговорили люди Этэль (чуванцы), убиваемые с обеих сторон (коряками и чукчами), стали говорить на все стороны. Сделавшись товарищами, совсем перестали драться. Тогда Нутэвия-чуванец пришел к Ээнейву[103] и говорит: «Слишком худо убивать друг друга, пусть перестанем! Сотворим союз!» Говорит Ээнейву: «Посмотрим! Пойди, спроси сильных людей вашей страны, что они скажут, потом осенью приезжай! (Посмотрим), как будет!» Уехал Нутэвия.
На другой год стала осень. Наставши, осень кончилась. Окончилась осень. Сидит Ээнейву дома, вдруг слышит, кто-то на оленях приехал. Вышел на двор — иные олени, иная одежда (не чукотская). Человек привязал оленей, не подходит, сидит на нарте, потупив голову, Нутэвия. Молча сидит, только голову похиляет. Обошел вокруг один раз, другой; молчит, ничего не говорит. Пнул ногой в лицо, молчит. Еще обошел кругом раз и другой, ничего не говорит. Опять сильно пнул в лицо ногой, испытывает: будет ли гнев? Нисколько. Тогда сел на корточки против него, говорит: «Пришел?» — «Ы!»[104] — «С чем ты?» Ничего не говорит, только достает из сумы медаль и бумагу. Вот эта бумага о прекращении войны и создании союза.
Когда воевали таньги с чукчами, люди бежали из внутренней страны к морю, но таньги следовали сзади и истребляли не успевающих. Когда ловили, худо убивали: мужчин разрубали топором между ног, вниз головой; женщин раскалывали, как рыбу для сушения. Убежали оленные на край земли, поместились
