продолжали путь, нарты привязывали одни к другим, чтобы не потеряться (Рубцова 1954. № 27: 325. § 14―17); оленей также привязывали за рога (Меновщиков 19886. № 28: 130).

Во время коротких остановок и перед битвой вожжи оленей привязывали к нартам (Вдовин 1965: 97; Богораз 1899: 370, примеч. 3). Казак Б. Кузнецкий так описывает бивуак возвращающихся из похода чукчей (1754): «…а как едут так и становятся не все вдруг, но порознь, кто куда едет или где ночевать место изберет, только друг друга в виду, и вместо юрт становят шитые из оленьих теплых кож полога, в коих спят по десяти человек и более» (КПЦ. № 70: 181) (1756). Следовательно, расположение лагеря было достаточно свободное, возможно, ориентировались на место в караване. Естественно, родичи старались держаться вместе (Врангель 1948: 175; ср.: Тан-Богораз 1979: 28 (оленные коряки)). И. Б. Б. де Лессепс (1801. Ч. II: 109) отмечает другое расположение пологов в стане приехавших торговать чукчей: по образцу расположения яранг их ставили в ряд. Как видим, в экспедицию брали с собой лишь пологи, в которых могли разместиться более десяти человек (ср.: Вдовин 1965: 50). Грунт под пологом покрывался оленьей шкурой, наброшенной на хворост. На ночь перед входом в полог втыкали копья и связки стрел. И. Б. Б. де Лессепс (1801. Ч. II: 110) объясняет, что это делалось против коряков, однако совершенно ясно, что подобное заграждение не убережет от нападения врага, — его делали против злых духов кэле[60]. Сам полог закрепляли по сторонам четырьмя колышками (Лессепс 1801. Ч. II: 109) или же просто привязывали между нартами (Галкин 1929: 170). Если полога не было, то спали прямо на санях (Галкин 1929: 178; Рубцова 1954. № 1: 29―30. § 159, 207; Айвангу 1985: 59; ср.: Колтун 1904: 28). При благоприятных погодных условиях чукчи могли спать и просто в лесу. Если это была тундра, то могли спать и на снегу, бросив на него шкуру оленя (Галкин 1929: 162; ср.: Колтун 1904: 28).

Привалы делали на местах, где был мох, корм для оленей. Оленей посылали пастись с одним-двумя пастухами, основной задачей которых было защитить стадо от волков (Беретти 1929: 48). Ездовых животных могли на ночь и просто привязывать (Гурвич 1983: 101). Если существовало опасение, что олени вернутся к стаду, то их на ночь не распрягали (Богораз 1991: 33). Когда предполагали, что по пути не будет достаточно корма для оленей, то его везли с собой (М-в 1877. № 47: 386; Богораз 1900. № 145: 388), использовав в качестве мешков для него, к примеру, одежды (Богораз 1899: 356). Костры, в отличие от коряков, на привале могли не разжигать (Богораз 1991: 108). Это странно выглядит, поскольку костер считался охранителем от злых духов, которые господствовали в темное время суток (Вдовин 1977: 133). Возможно, данное поведение объясняется отсутствием топлива в тундре (Тан-Богораз 1958: 82). С другой стороны, корякская сказка упоминает, что чукчи в лагере сидели в «палатках» с кострами (Jochelson 1905. № 6: 137; ср.: Стебницкий 1994: 24). Караул на бивуаке не ставили, никаких укреплений не возводили (Воскобойников, Меновщиков 1959: 432). Лишь заметив чужака, спрашивали, кто он (Bogoras 1918. № 23: 95).

Когда ожидалось нападение врагов, по словам чукчей, даже в яранге спали одетыми и обутыми, положив рядом луки и копья (Вдовин 1965: 129). Луки, как пишет классик корякской литературы Кецай Кеккетын, чукчи клали под голову, как и коряки (впрочем, может быть, это простая интерполяция корякского обычая на их противников). Следовательно, проснувшийся воин мог тут же воспользоваться луком. Копья же ставили в одну вертикальную пирамиду (Стебницкий 1994: 50―51; ср.: Воскобойников, Меновщиков 1959: 432).

Набег со стойбищем. Основным видом зимнего набега было постепенное подкочевывание со всем стойбищем к стоянке противника. Н. Н. Беретти (1929: 13), рассказывая о коряках и чукчах, отмечает: «Кочующие туземцы при дальних и продолжительных поездках берут часто с собою своих жен». О набегах вместе с женщинами упоминает и фольклор (Богораз 1901. № 130: 335; Меновщиков 1974. № 91: 316―318; ср.: Неверов 1874: 47; Народы России. 1880: 12; Лебедев, Симченко 1983: 131 (коряки)). Причем оседлые чукчи и участвовавшие в походе оленные также могли брать с собой жен (Богораз 1900. № 110: 286―287; № 130: 335; ср.: Бахтин 2000: 46, 201). Подобный обычай не был характерным только для одних чукчей, он существовал и у других народов региона, например ительменов (Стеллер 1927: 47). В 1860-х гг. участие женщин в походе объясняли тем, что мужчины не желали (да и не умели) делать даже в экспедиции женскую работу (Нейман 1871. Т. I: 19; Беретти 1929: 16). Действительно, в чуванском сказании упоминается, что женщины во время набега ставили «палатки» — типично женская работа (Bogoras 1918. № 23: 95), презираемая мужчинами (Обручев 1974: 86). Следовательно, поход фактически представлял собой определенный вид перекочевки.

О ходе такого набега К. Мерк (1978: 120) замечает: «Когда они приближаются к чужой земле, то оставляют позади женщин и юрты». Может создаться впечатление, что яранги с женщинами остаются где- то далеко в тылу, на границе территории противника, однако это не так. Чукотские сказания, повествующие о набегах, рассказывают, что враги ставили свой стан в непосредственной близости от стойбища противника. Нападающие располагались лагерем без всяких укреплений и дозоров и совершенно спокойно занимались обыденными делами (см.: Меновщиков 1974. № 87: 309; № 91: 316; Лебедев, Симченко 1983: 131). Бойцы, облачившись в доспехи, шли в бой, оставив нарты на стойбище, где оставались женщины без всякой защиты (Лебедев, Симченко 1983: 131). Если на данной территории был лес и какие-то естественные убежища или труднодоступные территории, то женщины оставались там (Мамышев 1809: 25, примеч.). Воины могли подъезжать и непосредственно к месту боя на нартах, оставляя их за строем (Сгибнев 1869: 16), что, в свою очередь, препятствовало возможности окружения отряда. Далее действие шло по сценарию, подобному тому, как действовали при нападении на вражеское стойбище.

Набег одних мужчин. В зимний набег могли отправляться и одни мужчины на нартах. Подобный набег мог быть дальним и неожиданным для противника, поскольку в этом случае чукчи были мобильными, не обремененными большим обозом. Такие набеги могли быть очень дальними. Так, Б. Кузнецкий отмечал, что он ехал от окрестностей Анадырска, где его захватили в плен, до стойбища чукчей шесть недель (КПЦ. № 70: 181) (1756). Если принять, что в среднем за сутки караван при неспешном передвижении проходил 10―12 км (Вдовин 1987: 73), то данное расстояние могло быть, по крайней мере, 420―500 км. Если набег был чисто грабительским, направленным на захват оленей, то пленных предпочитали не брать, а всех убивали (Бабошина 1958. № 101: 243).

Грабительские налеты. Очевидно, в основном в летнее время, в тундру в поисках добычи отправлялись небольшие пешие партии мужчин, происходящие из бедных стойбищ. Они нападали как на представителей других этносов, так и на своих более зажиточных сородичей. Эти партии не были многочисленными. Так, чукотский и корякский фольклор упоминает группу нападающих из двадцати (Меновщиков 1974. № 92: 318), десяти (Воgoras 1910: 185; Беликов 1965: 157), пяти (Богораз 1899: 354), из пяти-шести воинов (Богораз 1900. № 167: 415), из трех (Бабошина 1958. № 90: 217; Меновщиков 1974. № 155: 488—490) или даже двух бойцов (Меновщиков 1974. № 86: 307). Причем, если в предыдущий раз нападение не увенчалось успехом, то в следующий рейд могло идти большее количество воинов (Воскобойников, Меновщиков 1959: 428). Естественно, будучи немногочисленными, шайки старались неожиданно напасть на небольшие группы оседлых или оленеводов (Беликов 1965: 166). В частности, использовали различные хитрости и уловки. Например, спрятавшись, старались неожиданно напасть на пастухов или жилище убить жителей, стреляя издали из луков, угнать стада (Богораз 1899: 354; Иохельсон 1900. № 96: 210―211; Стебницкий 1938. № 1: 140 Воскобойников, Меновщиков 1959: 432; Стебницкий 1994: 28; 30; 39; 47).

Однако если враги нападали на одиноко стоящую ярангу и чувствовали при этом свое численное превосходство, то действие, судя по чукотским сказаниям, часто шло по «цивилизованному сценарию». Вожак нападавших вызывал хозяина яранги на поединок, поскольку предводитель обычно был лучшим воином в своем отряде и должен был доказывать свое умение вести бой. Видимо, нападать на безоружного было все же неэтично (Бабошина 1958. № 103: 251; Воскобойников, Меновщиков 1959: 427―429; Такакава 1974: 45; Жукова 1988. № 7: 16―17. § 50―57). Если не знали, кто обитал в жилище, то в коротком диалоге с хозяином выясняли это (Тынэтэгын 1940: 101). Пришедшие даже могли ожидать отсутствующего хозяина яранги, не начиная до его прихода грабить его жилище и убивать жителей (Такакава 1974: 45). В том случае, если мужчина, выйдя на поединок, погибал, то его семья и имущество становились добычей победителя (Бабошина 1958. № 95: 233; Воскобойников, Меновщиков 1959: 427; Антропова 1953: 41―42; Беликов 1965: 162).

Нападение на поселение врагов. Г. Ф. Миллер так характеризует нападения чукчей и олюторских коряков: «…они не выступают против своего врага в организованном боевом порядке и не