взорванного моста. Одно из самых сильных впечатлений тех лет — раненые солдаты, которые которые выглядывали из распахнутых окон школ и других городских зданий. Это жуткое зрелище живее прочих сохранилось в памяти Людмилы: «Они стояли буквально у каждого окна, все обмотанные бинтами».
Уже оказавшись на другом берегу, дети снова застряли. Город спешно укреплялся перед приходом немцев, поэтому любой вид транспорта использовался для доставки людей и припасов, а после — для эвакуации в тыл раненых.
Сирот разместили в нескольких деревушках недалеко от реки. Людмила помнит, как через ее деревню шли нескончаемые потоки беженцев; когда силы оставляли их, они укладывались спать прямо в поле или так плотно набивались в сараи и деревенские дома, что двери не закрывались. От их храпа в избе все дрожало, как будто земля тряслась. По ночам налетали вражеские бомбардировщики, и Мила помнит, как она бежит прятаться в высокий степной ковыль, а с неба медленно падают черные бомбы.
День и ночь через деревню проезжали телеги с тяжелораненными, покрытыми грязью солдатами, потерявшими руку или ногу. По ночам в реке отражалось зарево пожаров, бушевавших в городе, и вода казалась красной, а когда ветер был восточным, до деревни доносились дым и гарь жестокого сражения. Мила видела плывущие по реке мертвые тела и оторванные руки и ноги.
Милу постоянно мучил голод, и она только и думала о еде. В поисках пищи детдомовцы целыми днями рыскали по деревне, выпрашивали у беженцев хлебные корки, рылись в кучах пшеничной и ячменной соломы. Они собирали сухие листья, растирали их и смешивали с табаком из окурков, которые находили на обочине дороги, а потом под видом махорки выменивали на кусок сахара или ломоть хлеба у солдат с широкими монгольскими лицами. А те, прежде чем неумолимым людским потоком влиться в город, проехали свою Сибирь до конечной железнодорожной станции, а потом шли маршем дни напролет, ночуя на обочинах дорог.
Спустя полстолетия мне довелось собственными глазами увидеть русскую армию в действии. Я стоял на передовой, на северной окраине Грозного, когда над головой грохотал мощный артиллерийский огонь и в мятежном городе полыхали пожары. Весь центр заволокла густая пелена едкого дыма, из которого вырисовывались рваные остовы зданий с языками пламени. Каждую минуту над самыми домами проносились бомбардировщики «Су-24» и сбрасывали бомбы весом в полтонны, и те с ужасающей точностью попадали в цель, после чего взрывались с таким грохотом, от которого, казалось, должен был рухнуть весь город. Бомбардировка была настолько массированной, что ощущалась физически; под моими ногами содрагалось так, будто глубоко под землей хлопали гигантские двери.
Я проводил дни с русскими солдатами в траншеях, вырытых в песчаной почве, и спал бок о бок с новобранцами в разрушенных домах. Черные от грязи и копоти, они ругались, плевались и от малейшей шутки взрывались хохотом. Однажды вечером, когда мы при свете шипящей керосиновой лампы ели из банок тушенку, один молодой сержант, сидевший у противоположной стены, швырнул мне гранату. Чека была выдернута, и предохранительная скоба отлетела — какое-то мгновение я смотрел на маленькое стальное яйцо, ожидая, что комната разлетится на части. Но то была учебная граната.
Эти солдаты — совсем еще дети — испытывали лихорадочное возбуждение от опасности и войны. Но когда мы выходили патрулировать город, пробираясь от дома к дому по битому стеклу и грудам кирпичей, они шли молча и сосредоточенно, как перед боем. Их задача — продвигаться вперед, пока не окажутся под огнем, затем установить местонахождение снайпера и вызвать артиллерию, после чего как можно быстрее возвратиться на свою базу, моля Бога, чтобы артиллеристы не оказались пьяными и чтобы снаряды легли точно в цель. Эта тактика мало изменилась со времен уличной войны в Сталинграде. Устраиваясь спать, солдаты скидывали кирзовые сапоги и разматывали портянки, после чего взбивали свои меховые ушанки вместо подушек. А под огонь шло какое-то другое отделение, и до нас доносился рычащий грохот ракетной установки, которому резонировали бетонные плиты пола. Вся эта картина, вплоть до свечных огарков и коробков со спичками, которые ребята вместе с папиросами носили в верхнем кармане, казалось, перенесена из войны их дедов.
Сегодня в степях вокруг Сталинграда тихо и пустынно. Вдаль, насколько видит глаз, простираются колхозные поля, вспаханные кривыми бороздами, с разбросанными там и сям полуразрушенными избами и бетонными амбарами. Противоположный берег великой реки теряется в тумане, тяжело вздымающиеся волны лениво набегают друг на друга. Создается впечатление, что эти неоглядные поля и редкие деревья погружены в скорбные раздумья о жестоком противостоянии, приведшем сюда полвека назад такое великое множество людей, которые оросили эту песчаную почву своей кровью.
Я приехал в Волгоград, бывший Сталинград, зимой 1999-го. В воздухе висела сырая серая мгла, гнетущая, как и низкое зимнее небо. Мрачный город поражал своим сходством с другими провинциальными городами; и от той монотонной серости в душе рождалась какая-то безысходная, щемящая тоска.
На Мамаевом кургане, пологом холме в центральной части Сталинграда, где происходили самые жестокие бои, поставлен монумент «Родина-мать зовет». Эта бетонная статуя высотой в 85 метров изображает молодую, сильную женщину с высоко поднятым мечом; она полуобернулась назад, призывая к отмщению и победе. Она — это Россия, мстительная богиня, неодолимая сила природы, требующая невозможных жертв от своих детей — как своего законного права.
Зима 1942 года подходила к концу. Наступление немцев захлебнулось в руинах Сталинграда. Наконец местные власти стали собирать потерявшихся детей и отправлять их на Верхнюю Волгу, в Куйбышев (ныне Самара). Мила отстала от своих и оказалась в переполненном холодном вагоне поезда, который привез несколько тысяч бездомных детей в Соликамск, в предгорьях Урала, в гигантский приют для сирот.
В Соликамск стекались люди, сорванные войной с родных мест. Казалось, по росчерку пера какого-то чиновника весь город наводнили толпы сирот. Здесь царили, как выразилась Людмила, «волчьи законы»: дети отчаянно дрались друг с другом за кусок хлеба. В приюте обедали в три смены; первыми в столовую входили дети из младших групп, и учителя следили за тем, чтобы они сами съедали мясо, а не отдавали его старшим. Однако если малыш не приносил мяса старшим, его ждала «темная» — побои через накинутое на голову одеяло, чтобы он не мог выдать своих обидчиков. Поэтому маленькие украдкой от учителей прятали десятиграммовые кусочки мяса в длинные штаны. Восьмилетняя Людмила со своими сверстниками собирала в степи траву, ее солили и ели, что хотя бы частично спасало их от авитаминоза и рахита. Но все равно у Милы, как у всех голодающих детей, невероятно раздулся живот, а высохшие ноги походили на палочки.
Правда, случались и светлые моменты. Однажды учительница в сельской школе предложила ученикам оставить свой завтрак — крошечные, пятидесятиграммовые порции хлеба для сирот, хотя крестьяне сами недоедали, питаясь горькой черной редькой и мелкой картошкой, урожай которых они могли снять за короткое уральское лето.
Когда наступило лето 1943 года, сотни детей отправились за ягодами для раненых солдат в окружающие город леса и болота. Каждый должен был собрать полведра. Мила очень боялась провалиться в болотную трясину, прикрытую густым мхом. Однажды детям пришлось пройти по лесу километров двадцать, прежде чем они нашли ягодное место, где еще не побывали деревенские жители. На обратном пути девятилетняя Мила, прихрамывая, вела за собой огромную толпу детей и распевала пионерские песни. Когда они возвратились в детдом с корзинками, полными ягод, глаза у Милы налились кровью от физического напряжения. Волчьи законы Соликамска научили ее, что для физически слабого человека единственный способ выжить — это стать лидером благодаря одной только силе характера.
После недельного сопротивления Днепропетровск был сдан немцам. Ленина и старшие детдомовцы, как и ее сестра и миллионы других беженцев, пешком, в телегах или на машинах двигались на восток. Где бы ни останавливалась рабочая бригада подростков, им сразу поручали рыть траншеи и ямы-ловушки для танков.
К началу сентября 1942 года Ленина оказалась в Ставропольской области, совсем близко к линии самого глубокого прорыва немцев. Гитлер приказал приостановить наступление на Кавказ и нефтяным вышкам Баку, бросив основные силы на битву за Сталинград. Ленину и десять старших детей оставили в деревне.
