Они остановились у какого-то общественного знания с вывеской «ЦЕРКОВЬ ЮЖНОГО ЛОНДОНА». На улице воняло псиной. Дейн отворил дверцу. Белка выпрыгнула из машины; две-три перебежки по дуге — и она исчезла.
— Лучше бы ты, Дейн, выражался яснее, — сказал Билли, — а то я просто… возьму и…
— Билли, пожалуйста. Разве я не спас тебя только что? Позволь тебе помочь.
Билли дрожал. Дейн провел его внутрь, через неровные ряды пластиковых стульев перед кафедрой для проповедника, в заднюю комнату. Окна были покрыты узорами из цветной папиросной бумаги, наполовину разодранной, — этакий псевдовитраж. На стенах — объявления о митингах в защиту прав матери и ребенка, о продаже недвижимости. Кладовку заполняли части каких-то механизмов и плесневеющие бумаги, погнутый велосипед, хлам, накопившийся за многие годы.
— Конгрегация нас укроет, — сказал Дейн. — Ты же не хочешь снова столкнуться с теми? Мы оцарапали им спину.
Он потянул за кольцо в полу и открыл люк. Снизу вырвался свет.
— Что, спускаться? — спросил Билли.
Бетонные ступеньки привели их в коридор, освещенный лампами дневного света, и к скользящим воротам, похожим на дверь грузового лифта. За решеткой пожилой мужчина и бритоголовый парень, одетые в комбинезоны, держали в руках дробовики. Вездесущие звуки ночного Лондона исчезли.
— Это?.. — спросил один из охранников. — Кто это?
— Ты не знаешь, кто
Без особых церемоний, но и не без вежливости, которую Билли ясно ощутил, Дейн втолкнул его внутрь.
Стены за воротами нельзя было назвать невыразительными. У Билли раскрылся рот. Бетонные, без окон, они были покрыты замысловатыми барельефами. Запятнанный несчищаемой лондонской грязью, наутилус переплетался там с осьминогом, с кальмаром, и его сплющенная, в оборочках, мантия походила на юбку. Он обвивал щупальцами аргонавта, подпрыгивавшего на волнах над его набухшим яйцеобразным домом. И повсюду — головоногие. Вылепленные, когда стены были еще влажными.
Что за коридор вел к соборному совету! Щупальцевая кайма по-диснеевски зловещего спрута- вампира: отвратительный кальмар Гумбольдта; мастиготевтис в позе камертона. Их тела были примерно одинаковых размеров, а отличительные черты сглаживались общей принадлежностью к спрутам, щупальцевой сутью, тут Билли на ум пришло словечко и стало вертеться в голове —
Подземная комната, куда Дейн привел Билли, была крошечной, как корабельная каюта. В ней имелись узкая койка и стальной унитаз. На столе стояли тарелка с карри и чашка с чем-то горячим. От запаха у Билли едва не потекли слезы.
— У тебя шок, — сказал Дейн, — ты изголодался, переутомился и не понимаешь, что происходит. Подкрепись, а потом поговорим.
Дейн подцепил на вилку карри и попробовал его сам — показывает, что безопасно, подумал Билли. Он поел. В чашке оказался переслащенный шоколад.
— Где мы?
— Это объяснит тевтекс.
Тевтекс? Билли казалось, что он куда-то плывет. Утомление росло. Все вокруг виделось ему словно на темном фоне. Мысли, как радиостанция, то глохли, то снова прорезывались. Это, осознал он, было нечто большее, чем усталость.
— Ох, — сказал Билли, испытывая прилив тревоги.
— Ну-ну, не беспокойся, — отозвался Дейн.
— Ты что, ты… — Билли наклонил зазубренную чашку и уставился в нее, потом тяжело опустил вилку и наконец уронил, как будто это имело значение; чернильным облаком накатился мрак. — Что ты сделал?
— Не беспокойся, — сказал Дейн.
— Тебе это необходимо, — сказал Дейн.
И что-то еще — но теперь его голос был слишком далеко.
В сонный бентос и еще глубже. Это ложь, что на предельной глубине нет света. Там есть фосфорические искорки, движущиеся, как животные. Телесные мерцания — в провале сна эти огоньки суть крошечные сновидения.
Долгий сон, секундные видения. Священный ужас, а не страх.
Билли, возможно, всплывал на поверхность и на миг открывал глаза взаправду, а не во сне и два-три раза видел людей, смотревших на него сверху вниз. Но слышал он неизменно только шум смыкающегося над ним водоворота, и лишь однажды, сквозь мили морской воды, до него донесся голос женщины: «Когда он проснется?»
Он был ночным крилем, единственным крошечным глазом, взиравшим на отсутствие, испещренное крапинками присутствия. Планктонный Билли видел симметрию, существовавшую лишь мгновение. Цветок из вытянутых конечностей. Плавниковая бахрома на мантии. Красное резиновое мясо.
Он увидел нечто маленькое — или удаленное. После нескольких наплывов черноты оно появилось снова, став ближе. С прямыми краями, четко очерченное. Аномальные углы в искривленном пространстве.
Это был тот самый экземпляр. Его кракен, его гигантский кальмар, совершенно неподвижный, по- прежнему был подвешен посреди аквариума, который вместе со своим застывшим, мертвым содержимым дрейфовал на глубине. Погружаясь до самого низа. То, что некогда было спрутом, возвращалось домой.
И вот последнее, что могло бы возвестить о себе как отдельной сущности в ясной перспективе конца. Что-то под опускающимся аквариумом, что-то, созерцаемое крошечной биллиобразностью сверху, через немалую — уже — глубину.
Под аквариумом было нечто безоговорочное, темное и движущееся, медленно поднимающееся, бесконечное.
Глава 15
Коллингсвуд, в чьем ведении были дела такого рода, потратила пару часов на переговоры с некоей женщиной, рекомендовавшей себя как «эксперта» в том, что касается потаенной стороны науки. Та прислала по электронной почте список имен — как исследователей, так и мошенников. «Все постоянно меняется, — предупредила она. — Не могу ни за кого из них поручиться».
— Я позвонила кое-кому из начала списка, шеф, — сказала Коллингсвуд, — но по телефону все уладить сложно, понимаете? Некоторые из них назвали еще какие-то имена. Вряд ли хоть один понял, что именно меня интересует. Мне надо повидаться с ними лицом к лицу. Вы уверены, что хотите присоединиться? Никакого дерьма подчищать не надо?
Разобраться в мозгу Бэрона ей удавалось редко, чего и следовало ожидать: только неопытные и неумелые распространяют свои мысли повсюду, расточительно и несообразно.
— Вообще-то надо, — подтвердил Бэрон. — Но для таких дел мобильные телефоны и предназначены, верно? А это лучшая из наводок, что у нас есть.
Они зигзагом проследовали по Лондону, причем Бэрон был в штатском, а Коллингсвуд оставалась в полумаскарадной форме, надеясь удивить информаторов и подвигнуть их на полезную откровенность. В
