мне в двух словах сообщили, что с неделю назад каких-то два старшекурсника провели в общагу подобную женщину, и этот студент тоже соблазнился, а теперь выяснилось, что этот любитель «хорового пения» подхватил триппер. Причем, чтобы сильнее унизить бедолагу, наши парни утверждали, что те двое уродов не пользовались презервативами и с ними ничего не случилось, а этот пользовался – и все-таки заболел. Я посмотрел на парня – вид у того был, как у побитой собаки.

На перерыве он внезапно подошел ко мне, отвел в сторону и, страшно смущаясь, спросил, не знаю ли я, где в городе находится вендиспансер. Я не знал, но домой я всегда возвращался вниз по проспекту Карла Маркса, а в районе ЦУМа садился на троллейбус. А поскольку мне время от времени требовалось слить выпитое пиво, то я заходил в общественный туалет, находившийся за «Детским миром». И там я однажды обратил внимание на вывешенную у писсуаров табличку, в которой был дан адрес вендиспансера. Мне осталось посоветовать бедолаге сходить помочиться в этот туалет для расширения полезных знаний о городе Днепропетровске.

Между прочим, это тоже тема для разговора. За всю мою студенческую жизнь это был единственный парень из сотен моих знакомых, который заболел венерической болезнью, я даже слухов о том, что ею кто- то заразился, не помню, не помню также ни малейшего страха по этому поводу, и это при полном отсутствии в разговорах упоминаний о презервативах! В этом плане СССР был удивительно чистым, и неудивительно – со сталинских времен у государства была почему-то особая неприязнь к этим болезням.

Мало кто знает, что нашествие вшивой Европы на СССР в ходе Великой Отечественной войны вызвало, по сути, эпидемию венерических заболеваний на оккупированных немцами территориях. (Слово «вшивая» в данном случае, что называется, медицинский факт. Нет места пояснять примерами вшивость Европы, достаточно сказать, что в зиму 1941/42 годов в госпиталях у немцев лежало столько же больных сыпным тифом, распространяемым вшами, сколько и раненных на фронте. Потом они завозили на фронт дуст эшелонами, но что толку от дуста, если нет навыков такой личной гигиены, как у русских?) Когда Красная Армия начала освобождать оккупированные территории, то и над ней нависла угроза венерической эпидемии, оставленной европейским воинством. И в 1943 году Государственный комитет обороны принял решение о срочном увеличении производства презервативов, причем были разработаны особо прочные «резиновые изделия № 2», на которые не жалели крайне дефицитного по военному времени каучука. («Резиновое изделие № 1» – маска противогаза.). А когда вошли в Европу, то и контакт с тамошними женщинами не замедлил сказаться, и можно утверждать, что немцы боролись с большевизмом своим бактериологическим оружием не менее эффективно, чем фаустпатронами.

В этом плане интересны показания антисоветчиков. Некий Ф.Я. Черон сдался немцам в плен, а после войны перебежал на Запад, где стал кормиться борьбой за «демократию» против «советского тоталитаризма». В «Имка-пресс» в Париже издал воспоминания, из которых видны мотивы действий подобного рода демократов и то, почему они сбежали на Запад.

Во-первых, немалое значение имело презрение советского народа, особенно советских солдат, к сдавшимся в плен. Причина понятна: советский народ умирал на полях боев, сутками не выходил из цехов, чтобы победить врага, а эти уроды решили перехитрить всех – сдаться в плен и безбедно пересидеть войну в тылу у немцев. Кроме этого, они еще и работали на них, то есть фактически помогали немцам убивать советских людей. Но для этих подонков презрение не было главным, они к нему привыкли, поскольку их в первую очередь презирали сами немцы. Главное было в другом.

Советский Союз почти поголовно призывал в армию всех освобожденных из немецкого плена, поскольку одновременно проводил демобилизацию из Красной Армии старших возрастов и раненых. А перед окончанием войны с немцами 5 апреля 1945 года СССР денонсировал договор о нейтралитете с Японией, и стало ясно, что война с нею неизбежна. Тех, ктопопалк немцам в плен, эта война радовала, так как они могли в ней смыть позор своего плена, но тех, ктосдалсянемцам в плен, предстоящая война ужасала – они ведь и немцам сдались из-за трусости. Они на самом деле не хотели бежать на Запад и сбежали туда исключительно из-за трусости. Однако первоначально они хотели просто задержаться в Европе в надежде, что на Дальнем Востоке СССР обойдется без них. Черон пишет, как после войны они ехали на пункт сбора военнопленных.

«Я ехал на велосипеде рядом с грузином, тоже бывшим военнопленным. Воевать я определенно не хотел. Поделился с грузином своими мыслями и предложил ему бежать на первой же остановке. Он отказался. Он совсем не был против армии и говорил, что пойдёт воевать и, может быть, искупит свою «вину». Я не стал его отговаривать, пусть воюет. За собой я никакой вины не чувствовал».

Интересен и способ, каким Черон первоначально хотел задержаться в Европе и избежать призыва:«Существовал еще один выход, чтобы задержаться в Германии на некоторое время. Заболеть венерической болезнью. Не помню точно месяца, мне кажется, что это было уже в конце июня, – был отдан приказ: никого с венерической болезнью на родину не пускать. Это касалось в первую очередь военных, как солдат, так и офицеров. Но скоро этот приказ был распространен на всех, включая остовцев и военнопленных. Для лечения этих болезней созданы были специальные лагеря, потому что речь шла о тысячах людей».

Однако трус есть трус: Черон не рискнул избрать этот способ и удрал на Запад вот по каким причинам:«А как этих «прокаженных» лечили в Германии? Очень старыми и ненадежными методами. Гонорею лечили уколами скипидара и морфия, перемешанными в определенной пропорции. Укол делали в ягодичную мышцу длинной иголкой с расчетом, что впрыскиваемое дойдет до надкостницы. Этот укол вызывал температуру выше 38 градусов, и если температура продерживалась хотя бы два дня, то она убивала гонококки. Это было адское лечение, очень болезненное и часто безуспешное. У мужчин отнималась нога, в которую был сделан укол, и две недели надо было учиться ходить с помощью костылей».

Так что если бы у СССР был в то время пенициллин, то Черон вернулся бы на родину, а после смерти Сталина корчил бы из себя героя-мученика фашистского плена.

Однажды и я столкнулся с советским отношением к венерическим болезням. Я, если вы помните, оканчивал школу в год, когда одновременно выпускались 10-е и 11-е классы, двое моих одноклассников не смогли пройти по конкурсу в мединститут и устроились работать в медицинских учреждениях. И где-то весной следующего года я встретил девушку из своего класса, которая как раз и хотела поступить в медицинский, идущую со стороны общежития строителей. Мы разболтались, вспомнили друзей, поделились своими планами, и я поинтересовался, что она делала в этой общаге. Она замялась, я настаивал, и она под большим секретом и предупредив, что если начальство узнает об этом разговоре, то ее выгонят, сообщила, что работает в венерологическом диспансере на довольно своеобразной работе. Оказывается, что за всеми переболевшими сифилисом (который, в общем-то, не излечивается) установлен контроль и они должны регулярно являться в вендиспансер для обследования своего здоровья. Но чтобы их не компрометировать, все это – и их болезнь, и медобследования – держалось в строгой тайне. Если пациент вовремя не являлся, то ему не посылали повестку, опять же из-за соображений тайны, а посылали человека, который должен был встретиться с пациентом под каким-либо благовидным для семьи или окружающих предлогом, а потом наедине убедить его явиться на очередное обследование. Вот она и работала таким курьером, в том конкретном случае она выяснила, что этот пациент вендиспансера послан в длительную командировку, и его в общежитии пока нет. Во всяком случае эти примеры показывают, с какой настойчивостью, дотошностью и в то же время деликатностью Советский Союз старался победить венерические заболевания. И, на мой взгляд, получалось это у него довольно успешно. Но хватит о грустном.

О девушках

Вернемся к тому, почему у нас вызывали презрение наши товарищи, стремившиеся к сексу любыми путями. Видите ли, мы, студенты, были элитой молодежи страны. Мы были официально умны – сам факт поступления в вуз это удостоверял. Мы были потенциально перспективны, поскольку могли в будущем стать любыми самыми большими начальниками в стране. Иными словами – мы были завидные женихи. Ни у одной девушки в стране не было никаких оснований отвергать наши ухаживания, кроме оснований какой-то нашей внутренней мерзости. Но ведь, по идее, никто не знает человека лучше, чем он сам, и если он сам не надеется добиться расположения приличной девушки и обращается к услугам какой-то психически ненормальной, то, значит, он видит в себе какую-то мерзость, которую не видим мы. Вот это стремление