Но эти размышления доньи Луисы длились не дольше мгновения. Глядя со своего кресла на этого толстого, круглощёкого, лысоватого, пышущего здоровьем мужчину, который сидел перед пей с утомлённым, пресыщенным видом, больная по счастливой для гостя неожиданности растрогалась и прониклась к нему симпатией. Первое неблагоприятное впечатление вскоре рассеялось, и грубоватая фигура сеньора графа перестала шокировать светскую даму.

Тем не менее ни донья Луиса, пи её дочь не решались начать разговор. Дон Матео, не заботясь о своём ученике, вёл оживлённую дискуссию с доном Тибурсио о видах па урожай сахарного тростника.

Положение графа становилось затруднительным. Яркая лампа заливала его таким потоком света, что гостя несколько смущал ослепительный блеск бриллиантов на манишке и креста на тесном фраке. В довершение всех бед он поймал на себе пристальный взгляд доньи Луисы, и ему показалось, что она слишком внимательно рассматривает его.

— Ух, какая жара! — изрёк бедняга, лишь бы не молчать, и вытер платком блестящую от пота и жира лысину.

— О да, — отозвалась мать Клотильды, — по вы не посетуете, если мы не откроем окна: я боюсь, как бы это мне не повредило.

Граф рассыпался в извинениях.

— О, я сказал не для этого… Мне уже совсем не жарко, напротив, я чувствую здесь живительную прохладу!..

Но, несмотря на все свои объяснения, граф отлично понимал, что крайне неудачно начал беседу; поэтому замешательство его возросло ещё больше.

Видя, что дон Матео болтает в своё удовольствие и вовсе не думает о том, нужна ли помощь его ученику, граф разгневался сверх всякой меры, не сдержался и стукнул кулаком по подлокотнику кресла. Этого оказалось достаточно: дон Матео понял свою оплошность и тут же принялся исправлять её, брякнув первое, что ему пришло в голову.

— Ваше лицо мне очень знакомо, сеньора, — начал он, обращаясь к донье Луисе.

— Именно об этом подумал сейчас и я, — торопливо вмешался граф, чтобы не упустить случая сказать хоть что-нибудь.

— Это не удивительно, — подхватила донья Луиса. — В свете по пальцам можно пересчитать тех, с кем у меня не было самых тесных дружеских отношений. Но именно из-за обилия знакомых теперь, когда уже прошло столько времени, я забыла даже имена некоторых из них.

— Да, так действительно случается очень часто, сеньора. Нечто подобное и я замечал: со мной здоровается множество людей, а я порой не знаю, чью руку жму, перед кем снимаю шляпу и на чей поклон отвечаю. Быть может, сеньора, мы с вами уже не раз встречались, беседовали и даже танцевали и тем не менее не помним этого.

— Разумеется, это вполне возможно. Подобные вещи происходят со мной, не впервые. Я почти уверена, что видела вас раньше, но не помню, где и когда. Вы ведь бываете всюду?

— Именно так, сеньора! Представьте себе, я иногда сам удивляюсь, как это я успеваю. И ведь у меня, кроме визитов, много дел!

Долгое время разговор вертелся около этой темы. Шла речь и о других материях, но приводить здесь всю беседу не стоит труда: она была начисто лишена смысла.

Донья Луиса окончательно убедила себя в том, что не впервые разговаривает с графом и что их знакомство состоялось гораздо раньше. Её симпатии к графу всё возрастали: он казался ей человеком грубоватой внешности, но простой души и доброго сердца. Сразу видно, что он ещё не привык к хорошему обществу, но это не помешает ей оценить его достоинства. Таково было мнение, которое донья Луиса составила себе о претенденте на руку её дочери.

В тот вечер, прощаясь, граф и донья Луиса, словно старые друзья, обменялись сердечным рукопожатием.

Дон Тибурсио походил на одержимого: он вставал на цыпочки, возбуждённо махал руками, похлопывал по спине дона Матео, который поминутно отпускал довольно сомнительные остроты; тем не менее, слушая его, почтенный домоправитель прямо-таки помирал со смеху.

Даже Клотильда, сперва безразличная ко всему, стала под конец общительней и приветливей.

Когда граф и его секретарь покинули дом, хозяевам которого их присутствие доставило немало приятных минут, больная вновь задумалась над своим плачевным состоянием и с болью в душе пришла к выводу, что после ухода них двух здоровых, жизнерадостных мужчин в гостиной образовалась какая-то пустота.

— Хорошо, если б они опять пришли, — заметил дон Тибурсио. — Их визит немного развлёк больную — ведь они такие разговорчивые и любезные люди!

Когда оба визитёра остановились у дверцы экипажа, которую распахнул перед ними грум, державший шляпу в руке, граф крепко стиснул локоть своего приятеля, нагнулся и шепнул ему на ухо:

— Мы только что совершили важный шаг, дорогой дон Матео, поистине великий шаг!

Секретарь, садившийся в коляску, хитро улыбнулся и в знак согласия кивнул головой. Экипаж тронулся.

Дня через три-четыре роскошная коляска графа Ковео вновь остановилась у подъезда дома Армандесов. С тех пор её каждый вечер неизменно видели здесь. Редко, крайне редко случалось так, что из экипажа выходил один сеньор граф: почти всегда дона Ковео сопровождал его неразлучный секретарь. Клотильда была довольна, но… не слишком: её трудно было чем-нибудь особенно увлечь.

Граф так непохож на других, говорит ей приятные вещи! Правда, иногда ему не хватает такта, но это можно и простить такому высокопоставленному человеку.

Дон Тибурсио теперь не мог для прожить без дона Матео.

Он убедился в этом на опыте.

В те вечера, когда секретарь увиливал от обязанности сопровождать начальника, добряк домоправитель до самой ночи пребывал в дурном расположении духа, хмурился и без конца задавал один и тот же вопрос:

— Послушайте, сеньор граф, почему вы не взяли с собой дона Матео?

Донья Луиса блаженным и довольным взором смотрела на ухаживания графа за её дочерью. Она тоже строила планы на будущее, правда, пока ещё очень смутные. Раньше о графе, об этом столь известном человеке, которого они повсюду встречали, рассказывали донье Луисе Клотильда и дон Тибурсио; теперь она сама делилась с ними своим откровенным и безапелляционным мнением, так как получила возможность лично убедиться в достоинствах графа Ковео.

Дон Тибурсио выслушивал замечания хозяйки с плохо скрытой досадой. Иногда он даже испытывал непреодолимое желание сделать что-нибудь, лишь бы посеять вражду между двумя этими женщинами, которых он так любил, и их непрошеными друзьями, лишавшими его внимания тех, к кому он был больше всего привязан.

Терзаемый подобпыми мыслями, домоправитель в рассеянности часто произносил негромкие, но довольно внятные монологи:

— Я схожу с ума… Разве можно так думать о его превосходительстве сеньоре графе Ковео! Какой я эгоист! Я дурной, злой человек! Что сделали мне эти два сеньора? И особенно дон Матео, мой добрый друг дон Матео? Нет, я вижу, как глубоко я заблуждаюсь. дон Матео всегда так деликатен, так любезен… Экая я скотина! Ну можно ли так дурно думать об этих славных людях?

И, желая загладить свою вину, бедный дон Тибурсио становился тем приветливее с гостями, чем предосудительнее были мысли, приходившие ему на ум.