кричит:
— Ух ты, бабушка! В моей тапочке полно всего!
— Я, конечно, старая женщина, но не слепая, негодник ты мой нетерпеливый, — говорит бабушка. — Давай-ка сюда носок. Грязные носки положено стирать, а не запихивать в тапку, куда Николаус кладёт подарки. Сколько раз тебе говорить.
Но при этом бабушка ухмыляется и засовывает себе в рот мятную карамельку.
— А смотреть, что принёс Николаус, можно только утром, бабушка ты моя нетерпеливая. Сколько раз тебе говорить, — говорит Фридер и жуёт шоколадный крендель.
Бабушка грозит ему тапкой, но Фридер уже бежит на кухню. И вот в двенадцать ночи, в полной темноте, бабушка и Фридер сидят за кухонным столом, грызут орехи, лакомятся сладостями и разглядывают свои подарки.
Фридер долго размышляет, когда же Николаус вернулся, чтобы наполнить его забытую тапку. И почему раньше он про него забыл…
От этих размышлений у него слипаются глаза, и бабушка несёт внука в кровать — вместе с крохотным ярко-красным самолётом.
Потом она желает Фридеру спокойной ночи и чмокает его в щёку. Губы у бабушки делаются липкие. Потому что щека у Фридера вся в шоколаде от шоколадного кренделя.
Хромая нога
— Да отстань ты от меня, шпингалет! — ворчит бабушка.
Она стоит на коленях в саду на грядке, выдёргивает сорняки и не смотрит на внука.
Фридер не отстаёт.
— Бабушка, — просит он, — ну посмотри же хоть разок! На мою замечательную хромую ногу!
Наконец бабушка отрывает взор от грядки и сразу начинает ругаться:
— Какая муха тебя укусила? Что ты несёшь? Что там у тебя?
— Хромая нога, — весело кричит Фридер и старательно хромает перед бабушкой туда-сюда. Только что на улице он видел одного мужчину. Тот был калекой! И хромал. Одна нога у него совсем не гнулась, и он волочил её за собой.
Это выглядело так странно. И Фридеру понравилось. Он решил, что тоже так попробует. Прямо сейчас. И вот он хромает, и у него получается не хуже!
— Смотри, бабушка! Смотри, как хорошо я умею хромать! — кричит Фридер и, подволакивая ногу, обходит вокруг бабушки.
— Я, конечно, старая женщина, но не слепая, — резко отвечает бабушка. — С такими вещами не шутят, если хочешь знать!
И она с яростью напускается на сорняки.
— Радуйся, что у тебя ноги целы и невредимы. Радуйся, что ты не калека. А теперь прекрати всё это! Сейчас же! — И бабушка угрожающе замахивается вырванным сорняком.
— Ты что, бабушка, — ворчит Фридер и быстро хромает прочь от бабушки. — Ты что, я же просто играю!
— Так не играют! — негодует бабушка. — Я не хочу этого видеть, ты понял?
И она действительно бросает сорняк вдогонку Фридеру.
— Бэ-э-э, — тихонько огрызается Фридер и уходит. В дальний угол сада.
Что это с бабушкой? Почему она так рассердилась? Даже бросила в него сорняком. Только потому, что у Фридера хромая нога. Только потому, что он притворился хромым. Но это же весело. Одна нога может ходить, а другая — нет. И вообще, почему ему никогда нельзя играть так, как он хочет, никогда! И вообще…
— И вообще, в калек бросаться нельзя! — возмущённо кричит Фридер бабушке.
Та не отвечает, только говорит: «Ха!» Фридер замолкает. Так лучше.
Если бабушка говорит — 'Ха!', то чаще всего ничего хорошего ждать не приходится.
Фридер отходит ещё немного подальше. За куст смородины. Теперь бабушке его не видно. Вот так! Теперь он будет хромать. Сколько захочет. Прямо сейчас. Вот так! Фридер ухмыляется и высовывает язык. Как можно дальше. Повернувшись к кусту смородины. Но он не ему показывает язык, а бабушке, которая за кустом…
— Теперь я всё-таки буду калекой, — бормочет Фридер и начинает хромать: — Хромая нога — раз-два, хромая нога — раз-два.
И Фридер прихрамывает в такт — то направо, то налево, то вперёд, то назад…
Но он не видит камня, который лежит у него на пути.
Бух! Фридер лежит, уткнувшись носом в землю. Растянувшись во весь рост. За кустом смородины. Фридер ловит ртом воздух… и чувствует… свою хромую ногу! Она болит! Да как! Просто огнём горит!
От ужаса Фридер перестаёт дышать. А потом вопит:
— Бабушка! Ой! Ой, бабушка! Моя нога, моя хромая нога!
— Сейчас же прекрати! — кричит бабушка в ответ. — Сколько раз тебе говорить! Что за отвратительная игра! Слышать ничего не хочу!
Испуганный Фридер снова закрывает рот. Бабушка не верит ему. Он это отчётливо слышит. Но ведь ему действительно больно! Он ушибся. По-настоящему!
Фридер осторожно ощупывает ногу. Он чувствует что-то мокрое… это кровь! Сверху донизу — кровь! Совершенно точно!
Фридер крепко зажмуривается. Наверное, у него оторвалась нога! Но она ведь болит. А если что-то болит, то оно не оторвано, это Фридеру ясно. Фридер осторожно двигает ногой, очень осторожно… она болит. Болит так сильно, как у него никогда ещё ничего не болело. Совершенно точно.
Наверное, нога теперь всегда будет болеть, если ею пошевелить. И Фридер больше не сможет ею двигать. И она перестанет сгибаться. И станет хромой. Настоящей хромой ногой. Тогда он никогда больше не сможет бегать и прыгать. Будет только хромать. Всю жизнь…
Фридер лежит, распластавшись на земле. Он лежит и плачет. Очень тихо и жалобно. Вдруг рядом с ним появляется бабушка, она хватается руками за голову и причитает:
— Да что это такое? Негодник лежит в грязи и ревёт! Сейчас же вставай, грязнуля!
— Я не могу, бабушка, — Фридер жалобно стонет, — у меня нога хромая. И кровь!
— Что-что у тебя? — говорит бабушка. А потом больше ничего не говорит. Она поднимает Фридера, ставит его на ноги и коротко спрашивает:
— Где болит?
Рыдая, Фридер показывает на колено. Там действительно кровь. Две капли. Или три. Бабушка вытирает их. Слюной.
— Негодник ты мой хромоногий, — говорит она и отпускает Фридера. — Ну-ка, попрыгай.
Фридер шмыгает носом. Осторожно делает шаг, потом ещё один и ещё. Получается! Хорошо получается! И нога у него вовсе не хромая! И болит она только чуть-чуть. Или даже совсем не болит.
Дикими прыжками Фридер скачет вокруг бабушки и кричит на самой высокой ноте:
