приятственно царем быть!»
Крепость Верхнеозерная была расположена в ста верстах от Оренбурга — вправо от него, на реке Яике. Афанасий Тимофеич Хлопуша со своим отрядом двигался по той самой дороге, по которой еще так недавно пробирался к Оренбургу бригадир Корф.
Поравнявшись с Верхнеозерной, Афанасий Тимофеевич сплюнул на далекое расстояние и сказал своим:
— Мы эту на закусочку оставим, а попервоначалу Ильинскую схрупаем, — и повел отряд еще на сорок две версты вперед, к Ильинской.
Крепость Ильинская была беззащитна. Хлопуша взял её сразу, забрал деньги, пушки, заряды с ядрами, продовольствие и повернул назад, к более сильной Верхнеозерной крепости. Её защитниками были две пришедшие из Сибири роты, около сотни гарнизонных солдат, отряд польских конфедератов, двести калмыков с башкирцами да десятка два казаков. Начальник крепости, полковник Демарин, сделал все приготовления к защите.
В ночь на 23 ноября Хлопуша двинул свое скопище на штурм, но захватить крепость врасплох не сумел. Перестрелка длилась все утро, целый день. Хотя калмыки, башкирцы и казаки сразу же передались Хлопуше, сибиряки и поляки сражались стойко, почему и второй штурм оказался безуспешным.
Хлопуша с Андреем Бородиным отступил в Кундуровскую слободу и послал царю известие о своей неудаче.
Между тем на вечернем совещании у Пугачёва обсуждался важный вопрос об организации Военной коллегии.
— Мы должны какой ни на есть порядок завести, — сказал Пугачёв, — чтобы нашему делу порухи не было.
Пугачёв жаловался, что мало в войске дисциплины, что его войско не похоже на настоящую армию, что казаки, а глядя на них и прочие, сверх меры пьянствуют и под Оренбург выезжают частенько под хмельком, что по ночам войско орет песни и устраивает кулачные бои промежду себя, что иным часом, пользуясь особым своим положением, казаки обижают башкирцев да татар, а то и пришедших к нему, государю, крестьян.
— Коротко молвить, растатурица промеж моего народа идёт, никакого настоящего уряду нет. Так впредь жить, други мои, не можно, — сетовал Пугачёв, со строгостью посматривая на присутствующих.
Офицер Горбатов со вниманием и одобрительно прислушивался к речам Пугачёва.
— Второе дело, — продолжал Пугачёв, он поднялся из-за стола и стал расхаживать по горнице… — второе дело, как мы в народе суд чиним? Не суд то, а чистое бессудье. Иной час займется сердце, тут и велишь другого обидчика вздернуть, а опосля того всю ночь казнишься: а вдруг на обидчика-то облыжный поклеп взвели? Дела, други мои, теперь доведется вершить по совести, не как повелось в судных избах при воеводствах, да при губерниях, да при магистратах, а по чистой правде.
— Третьим делом, — продолжал Пугачёв, — учинили ли мы какую-нито управу в деревнях, да селах, да в местечках разных, кои нам преклонились?
— Вы административные дела имеете в виду? — подсказал офицер Горбатов.
— Да, да, министративные! Посажены ли там люди наши, а ежели посажены, как там правят они?
Совещание длилось всю ночь до рассвета, было высказано много нужных мыслей. Горбатов сообщил, что он с Падуровым, с двумя грамотными есаулами и при посредстве Овчинникова с Шигаевым составили новое распределение полков. Выделено несколько полков казачьих, остальные люди разбиты по племенным и, так сказать, сословным признакам.
Слушая Горбатова, Пугачёв к нему присматривался и находил в нем стоящего офицера, а себе хорошего советчика.
— Сколько всего народу у нас? — спросил он.
— Полностью еще не подсчитано, — ответил офицер Горбатов, — только полагаю, не менее пятнадцати тысяч.
— А пушек да мортир?
— Восемьдесят шесть, — сказал Овчинников.
Составили списки полковников. Овчинников, оставаясь войсковым атаманом и общим руководителем армии, назначался командовать полком яицких казаков, Творогов — полком илецких казаков, Падуров — полком оренбургских и других казаков, взятых в крепостях, Билдин Семен — полком исецких казаков, Дербетов — полком ставропольских калмыков, Муса-Алиев — полком каргалинских татар, мулла Кинзя Арсланов — башкирским полком и т. д. При артиллерии оставлен Чумаков, к нему в помощь назначен солдат Калмыков, умевший исправлять пушки, и, по личному приказу царя, старый бомбардир Павел Носов, пожелавший остаться на царской службе.
Очень долго, в горячих спорах, составлялся общий регламент для государственной военной коллегии. На следующий день был позван к Пугачёву штаб армии в полном составе. Оба офицера, а из приближенных — Дмитрий Лысов отсутствовали.
— Вот что, атаманы-молодцы! — припоминая слова и выражения Горбатова, обратился Пугачёв к приближенным. — Мы, божьею милостью, положили утвердить при себе государственную военную коллегию, коя поведет все дела нашей армии, а такожде порядки государственные на казацкий лад, потому как государству нашему предлежит быть чином своим державой казацкой.
Почиталин! Сделай огласку правил.
Ваня Почиталин (он за короткое пребывание у Пугачёва возмужал, раздобрел, раздался в плечах, его перестали кликать «Ваня», величали Иваном Яковлевичем) четко и внятно стал читать регламент.
На Военную коллегию возлагались следующие повседневные заботы: давать указания поставленным от государя командирам, посылаемым в разные места для привлечения народа; ведать доставлением провианта и фуража, разграблением господских пожитков, отобранием в крепостях снаряжения и отправка его в государев стан; следить строжайше, чтобы башкирские и мещерякские богатеи не чинили насилий над русскими крестьянами; в восставших селениях ставить новую выборную власть. О всех важных делах коллегия обязана чинить доклад государю и все важные дела купно с ним решать.
Иван Почиталин огласил регламент и раз и два. Пугачёв задал приближенным вопрос, удовлетворяют ли их оглашенные правила, и, получив согласные ответы, велел прочесть именные списки членов Военной коллегии.
Почиталин начал:
— Во главе Военной коллегии поставить четырех судей: Максима Шигаева, Андрея Витошнова, Ивана Творогова и Данилу Скобочкина…
Все назначенные судьи враз заговорили: они-де судьями быть не могут, им недосуг, к тому же — малограмотны… Пугачёв с силою ударил о стол ладонью:
— Перечить моей воле кладу навсегда запрет! Слышали?!
Все присмирели, иным бросилась в голову кровь, лица стали красны.
Старик Витошнов потупил взор, Шигаев, покашливая, запустил пальцы в надвое расчесанную бороду и замер в этой позе.
— При коллегии такожде состоят, — продолжал докладывать Почиталин, — секретарь Максим Горшков, думный дьяк Иван Почиталин, сиречь — я, и четыре повытчика: Иван Герасимов, Супонин, Пустаханов, четвертый — еще не назначенный, а всего будет в Военной коллегии десять человек.
— Тебя, Иван Александрыч, как доброго полковника, я назначаю главным судьей, — сказал Пугачёв Творогову.
— Увольте, ваше величество! — встал и низко поклонился Творогов. — Главным пущай будет Витошнов, он много почтенней меня летами.
Пугачёв согласился. И отныне на заседаниях Военной коллегии Витошнов всегда сидел выше Творогова, а Шигаев хотя и ниже их обоих сидел, но как был он человек замысловатый и государем самый любимый, то судьи больше следовали его советам. Наиболее грамотным из всех был секретарь — Максим Горшков.
Так возникла знаменитая Военная коллегия Емельяна Пугачёва.
Пока длилось это совещание, в лагере казаков был созван круг, на котором утверждался список полковников, сотников и есаулов. При оглашении большинства имен круг кричал: «Годен! Годен!» А когда
