издалека, она казалась ему близкой знакомой. И в то же время она была далеко от него, эта женщина, столь близкая его сердцу. И находилась она не здесь, не в Коссетейской церкви рядом со своей дочкой. Существование ее не было очевидным. Она принадлежала иной реальности. Он остро чувствовал это как нечто естественное и само собой разумеющееся. Но мучительный страх за свое собственное реальное и полностью коссетейское существование терзал его дурным предчувствием.

Ее густые темные брови почти сходились над правильной формы носом, рот у нее был широкий, с довольно толстыми губами. Но все лицо ее было обращено к другому миру — не к небесному или загробному, а к тому, где она все еще пребывала, хотя телесно и отсутствовала.

Ребенок рядом с ней глядел на все широко раскрытыми черными глазами. Взгляд у девочки был странный, словно немного вызывающий, а маленький алый ротик крепко сомкнут. Казалось, она ревниво оберегала что-то, вечно находясь настороже, изготовившись для обороны.

Она встретила немой и пристальный взгляд совсем близко сидевшего Брэнгуэна, и в больших застенчивых глазах затрепетал до боли явственный огонек враждебности.

Старик-священник все бубнил, а коссетейский приход, как всегда, оставался в равнодушной неподвижности. И тут же находилась эта женщина, иностранка, окутанная стойким ароматом чужестранности, и не похожая на других девочка, тоже очень иностранная, ревниво оберегавшая что-то от него.

Когда служба кончилась, он вышел из церкви и пошел, направляясь к другой своей жизни. В то время как они с сестрой шли по дорожке во дворе церкви вслед за этой женщиной с ребенком, девочка вдруг выдернула руку из руки матери и быстрым, почти неуловимым движением выхватила что-то из-под ног шедшего за ней Брэнгуэна. Маленькие ручки были точны и проворны, но промахнулись и не сразу подняли лежавшую на земле красную пуговицу.

— Ты что-то нашла? — спросил девочку Брэнгуэн и тоже наклонился за пуговицей, но она опередила его и быстро прижала пуговицу к своему черному пальто, метнув в него сердитый взгляд, словно запрещавший ему смотреть. Он на секунду опешил, она же мгновенно обратилась к матери: «Мама…» — и пошла дальше по дорожке.

Мать медлила, безучастно наблюдая эту сцену, глядя не на девочку, а на Брэнгуэна. Он чувствовал на себе взгляд этой женщины, стоявшей поодаль, но властно притягивающей его своей чужеземной отдаленностью.

Он растерянно обернулся к сестре, но взгляд больших серых глаз, почти пустой, и в то же время проникающий в душу, не отпускал его.

— Мама… можно мне это взять? Можно?.. — звенел колокольчиком детский голос. — Мама… — Казалось, она повторила это слово теперь просто так, бессмысленно, потому что мать в ответ на ее просьбу уже сказала: «Да, детка», и просить ее было больше не о чем. Но на секунду запнувшись, ребенок тут же нашелся, чтобы продолжить: — А как зовут этих людей?

Брэнгуэн услышал безразличное: «Не знаю, милая» и пошел дальше так, словно душа его, покинув тело, устремилась куда-то вовне.

— Кто это была такая? — спросила его сестра Эффи.

— Понятия не имею, — машинально ответил он.

— Чудная какая-то, ей-богу, — неодобрительно отчеканила Эффи. — И ребенок с бесовщинкой.

— С бесовщинкой? — удивился он. — Как это?

— Сам видишь, — сказала Эффи. — С матерью все ясно, а ребенок — сущий подменыш, оборотень. Ей лет тридцать с лишним можно дать.

Эти слова он пропустил мимо ушей, но сестра все продолжала:

— Вот тебе и невеста готовая. Можешь жениться.

Он опять промолчал. Пусть себе говорит.

Через несколько дней, часов около пяти, когда он сидел за чаем, в переднюю дверь постучали. Стук этот поразил его как знамение свыше. В дверь эту обычно не стучали. Поднявшись, он отодвинул засов и повернул ключ. Открыв дверь, он увидел стоявшую на пороге иностранку.

— Не найдется ли у вас для меня фунта масла? — проговорила она заученно, как говорят на трудном языке.

Он постарался вникнуть в ее слова. В глазах женщины читался вопрос. Но что было за ним, за этим вопросом, что было в этой неподвижности, так безотказно действующей на него?

Он посторонился, и она тут же вошла, словно дверь и открыли, чтобы впустить ее. Его это ошарашило. Он привык к тому, чтобы пришедший оставался на пороге, дожидаясь приглашения войти. Он пошел в кухню, она пошла следом.

На тщательно выскобленном сосновом столе был накрыт чай, в очаге ярко горел огонь, собака, поднявшись с коврика, подошла к женщине. Та стояла неподвижно посреди кухни.

— Тилли, — громко окликнул он. — У нас есть масло?

Незнакомка стояла в своем черном плаще, как статуя, молча.

— А? — Пронзительный голос Тилли донесся откуда-то издалека. Он еще раз прокричал свой вопрос.

— Только то, что на столе, — также пронзительно отвечала Тилли из маслобойни.

Брэнгуэн поглядел на стол. Там на тарелке лежал кусок масла с выдавленным на нем узором — дубовые листья и желуди.

— А подойти ты не можешь, когда тебя спрашивают? — крикнул он.

— Что спрашивают-то? — недовольно проговорила Тилли, с любопытством выглядывая из другой двери.

Увидев незнакомку, она вперила в нее свой косой взгляд, но ничего не сказала.

— Так что, у нас нет масла? — нетерпеливо спросил опять Брэнгуэн, словно надеясь добыть масло одним своим вопросом.

— Я уже сказала вам: только то, что на столе, — сказала Тилли, досадуя, что не может выдать ему требуемое, — а больше ни кусочка.

Наступила секундная пауза.

Потом незнакомка сказала, очень четко, бесцветным тоном иностранки, которой требуется сперва обдумать каждое слово и лишь потом произнести его:

— О, в таком случае большое спасибо. Сожалею, что побеспокоила вас.

К откровенной бесцеремонности она не привыкла и была слегка озадачена. Ситуацию исправила бы простая учтивость, но тут нашла коса на камень. Ее вежливые слова заставили Брэнгуэна покраснеть. Он не хотел, чтобы она ушла.

— Так это вот оставь, а это возьми и заверни для нее, — приказал он Тилли, кивнув в сторону тарелки с маслом, и, взяв чистый нож, отрезал от масла нетронутый кусок.

Это распоряжение, это «для нее» не сразу дошло до женщины, но рассердило Тилли.

— Викарий всегда покупает масло у Брауна, — сказала, эта несгибаемая женщина. — А нам завтра с утра первым делом надо будет масло сбивать.

— Да, — нараспев сказала иностранка, — да. Я и обратилась к миссис Браун, но у нее масло кончилось.

Тилли возмущенно вздернула голову, с языка ее уже были готовы сорваться слова, что не дело людям, у которых даже своего масла нет, заявляться как ни в чем не бывало к соседям и стучать в переднюю дверь с просьбой о целом фунте, когда у тех самих масла в обрез. Ходишь к Брауну — вот и ходи, а при чем тут я и мое масло, если у Браунов оно кончилось?

Брэнгуэн прекрасно понял эту невысказанную речь Тилли. Полька же не поняла. И так как масло для викария ей было нужно, а Тилли утром собиралась сбивать его, женщина выжидала.

— А теперь заткнись и иди, — громко сказал Брэнгуэн, когда молчание исчерпало себя, после чего Тилли юркнула во внутреннюю дверь.

— Наверное, я не должна была вот так приходить, — сказала женщина, вопросительно глядя на него, словно он призван был научить ее принятому здесь кодексу поведения.

Он смутился.

— Почему это? — Он хотел сказать это добродушно, но получилось, словно он парирует удар.