Катилина.

Во время неаполитанской революции округа, наиболее склонные к воровству и разбойничеству, как, например, Изерния, Мельфи и Лонгано, сильнее других противостояли реакции Бурбонов и кардинала Руффо; в Греции клефты, в мирное время занимающиеся разбоями, оказались самыми храбрыми защитниками независимости своей родины{78}. У нас в Италии в 1860 году сицилийская мафия присоединилась к Гарибальди, а неаполитанская каморра – к либеральной партии. Эти преступные организации, впрочем, скоро воспользовались удобным случаем, чтобы сформировать банды шалопаев, нападавших на тюрьмы, не дававших никому покоя и совершавших возмутительные жестокости в Палермо.

Надо заметить, что каморра и теперь еще не совсем исчезла, как это можно видеть по разоблачениям на последних парламентских дебатах. Значит, вмешательство прирожденных преступников в политику всегда очень подозрительно, потому что они редко забывают свои индивидуальные цели, и как только политические страсти затихают, так простая преступность вновь поднимает голову. Трудно было бы определить границу, за которой прирожденный преступник перестает быть политическим и становится просто уголовным, если бы антропология не давала нам признаков врожденной преступности.

Прирожденные преступники выступают обыкновенно в бунтах и при начале революций, заражая своим примером слабых и нерешительных – порождая настоящую подражательную эпидемию.

Шену, говоря об эпохе, предшествующей 1848 году, показывает, как политические страсти превращались мало-помалу в открытую наклонность к преступлению; так, тогдашние предшественники анархистов под руководством Коффино, доводя до крайности коммунистические принципы, возвели воровство в политический идеал. Они грабили лавки, оправдываясь тем, что наказывают будто бы заведомых воров и отнимают у последних украденное, а затем под таким же предлогом стали подделывать банковские билеты. Такая преступная деятельность, прикрываемая революционными целями, вызывала во всех недовольных подражания и привела к революции. Надо заметить, однако же, что настоящие республиканцы с отвращением отвернулись от этих своих предшественников, которые в 1847 году и были наказаны по суду.

В Англии во время образования заговоров против Кромвеля страшно размножились воры и разбойники. Собираясь в шайки и маскируя политическими целями свои преступные стремления, они грабили мирных жителей без различия партий. Даже постоянные войска не всегда могли с ними справиться.

Перед началом Французской революции тоже появлялись шайки бродяг, воров и убийц. Мерсье говорит, что из них составилась армия тысяч в десять человек, которая мало-помалу проникла в столицу и сделалась главной пособницей террора, участвуя во всех массовых избиениях. По определению Мейснера, сами революционные комитеты были не что иное, как «ассоциации, организованные ради безнаказанного производства убийств и грабежей».

«В 1790 году в Консьержери содержалось 490 преступников, а в 1791 году уже 1198. Арестанты, прикрываясь гражданскими мотивами, вели себя перед судом нахально, а осужденные публично занимались у позорного столба мастурбацией».

То же происходило и во время Парижской Коммуны.

Народонаселение Парижа, оскорбленное во своих патриотических чувствах несчастной войной, возбужденное беспрестанными битвами, голодом и алкоголем, выделило из себя подонков – преступников, сумасшедших, пьяниц, – которые и восстали ради удовлетворения своих анормальных аппетитов. Характер этого восстания ярко выразился в избиениях безоружных пленников, в изобретении жестоких пыток и ненужных истязаний. Один заложник был убит 69 пулями; тело отца Бенжи было изранено 62 штыковыми ранами.

Кровавая расправа правительства с коммунарами не прекратила проявлений преступности. В самом Париже во время анархических бунтов 1883 года из 33 человек, арестованных по политическим причинам, 13 были уже судимы за воровство. Затем в Бельгии во время бунтов рабочих стеклянной промышленности на 67 арестованных пришлось 22, уже по 10–12 раз отбывших наказание за воровство и буйство.

Да нам, к несчастью, и не нужно никаких цифр для того, чтобы убедиться в удобосовместимости самых прогрессивных идей с самыми преступными наклонностями. Мы на всяком шагу встречаем лиц, весьма развитых в современном смысле слова, но относящихся к действительной жизни далеко не так корректно, как люди старого закала, ограниченные по идеям, но более честные и твердые по характеру. В каждом городе можно встретить красноречивых, но бессовестных болтунов, злоупотребляющих доверием публики с личными целями. Недаром слово «политик» стало синонимом интригана.

16)  Роль преступности в эволюции. История показывает, что преступность является одним из агентов настоящей эволюции.

В другом месте мы уже указывали на то, что нравственность и правосудие родились из преступления. «Обман победил жестокость первобытного человека. Семья утверждена суровыми мерами: тысячи изувеченных женщин жизнью заплатили за нарушение супружеской верности. Порядок был установлен разбойниками, превратившимися в жандармов». Ранее я показал, что гениальность часто совмещается с преступностью.

Во всяком случае, изучая в этом отношении бунты и революции, мы, кажется, можем сделать заключение, что преступники участвуют главным образом в первых, тогда как в последних они являются скорее противниками, чем пособниками настоящих революционеров. Революционеры чаще являются жертвами преступлений и если совершают последние, то только в виде реакции. В переворотах, совершенных Иисусом Христом и Лютером, в голландской и итальянской революциях новаторы являлись жертвами, точно так же, как и нигилисты, по крайней мере отчасти. Французская революция и Сицилийские Вечерни опозорили себя преступлениями, но мы выше видели, что это были скорее бунты, чем революции, да кроме того, преступления, их запятнавшие, являлись часто простой реакцией на ошибки противной партии.

17)  Статистика преступности. Все это подтверждается новейшими статистическими данными, доказывающими, что революции имеют одинаковое с бунтами и кровавыми преступлениями географическое и метеорическое распространение. Так, в Италии политические преступления чаще совершаются в Ливорно, Луго и Равенне, где с человеческой жизнью вообще мало церемонятся.

Сопоставляя (относительное к числу жителей) число обвиненных и осужденных в разных департаментах Франции с господствующим политическим настроением последних, можно убедиться, что число это растет пропорционально большему или меньшему республиканизму общественного мнения. В самом деле, будучи ничтожным там, где количество монархистов равно количеству республиканцев или превышает его, оно доходит до максимума там, где республиканцы преобладают. Из 51 республиканского департамента в 19 число преступников выше среднего, а из 34 монархических департаментов оно выше среднего только в девяти.

Из новых наших исследований (которые появятся в другом месте) видно, что убийство совершается чаще в странах промышленных, населенных лигурийской, бельгийской и галльской расами, т. е. наиболее прогрессивными, образованными и республиканскими.

С другой стороны, мы видим, что преступность, параллельно гениальности, интеллектуальной культуре и эволюции, растет в больших бытовых центрах, где распространяется даже на прекрасный пол; у народов первобытных, насколько мы можем судить, этого не замечается [91] .

Глава 7. Социальные, политические и экономические факторы

1)  Борьба за преобладание между различными общественными классами является результатом того неравенства, которое Аристотель считал причиной революции. «С одной стороны, – пишет он, – восстают такие, которые, будучи поставлены ниже других, оскорблены этим неравенством и стремятся к власти; а с другой стороны, восстают и такие, которые, будучи поставлены выше прочих, все- таки сами себя считают обделенными».

Стало быть, борьба классов представляет собой не одно только стремление угнетенных свергнуть с себя закон природы, в силу которого все части организма стремятся работать одинаково, так как иначе те из них, которые менее работают, должны бы были атрофироваться.

Это проявляется и в процессе развития древних цивилизаций, Рима и Этрурии, например, или даже раньше – Индии и Египта, где сначала правящим классом были жрецы, потом воины, аристократия и наконец – цари, как представители низших классов народа{79}. Даже номады, бывшие сначала охотниками, затем – пастухами, затем – рабами жрецов и воинов, превращаются в граждан.

Тот же процесс совершается и теперь: по мере того как аристократия, убаюканная обеспеченностью существования, становится все более и более инертной, буржуазные классы развивают свою энергию, опережают правящие классы и наконец свергают их окончательно.

Правда, что крайняя тирания ставит иногда народ в полную невозможность восстать за свои права, как это было с народами Италии под игом лангобардов, но тирания не может быть вечной и рано или поздно восстание разражается. Для того чтобы вызвать реакцию, достаточно злоупотребить властью, а между тем уже Аристотель говорит, что «всякое правительство склонно искажать преувеличением те принципы, на которых оно основано».

В Англии монархический принцип сдерживал тиранические инстинкты