примером такого рода.
Екатерина Браганца - португальская принцесса, в 1661 году вышедшая замуж за английского короля Карла II. По легенде именно она завезла в Европу чай.
Религия в целом была не слишком значительным фактором в Британской империи. Мусульманские завоеватели, например, начиная с седьмого и восьмого века обратили в ислам Ближний Восток и южное Средиземноморье, навсегда изменив идентичность и геополитику огромного региона. Религия также играла важную роль в испанском завоевании Америк, где для обращения коренного населения прилагались значительные усилия. Но хотя елизаветинские империалисты и прибегали иногда к стилистике религиозной миссии, в реальности в семнадцатом и восемнадцатом веках для обращения коренного населения британских колоний в христианство было сделано очень немного. Ост-Индская компания до 1813 года строго ограничивала миссионерскую деятельность в Индии. Только с началом Евангелистского движения в конце восемнадцатого века миссионеры стали что-то значить для Британской империи. Даже впоследствии, однако, британским миссионерам никогда не удавалось обращать в христианство большие сообщества, и их влияние по сравнению с исламскими или испанскими миссионерами очень невелико.
С другой стороны, протестантство было жизненно важно для британского понимания своей имперской миссии, С шестнадцатого до двадцатого века большинство англичан верило; что протестантское сознание лежит в основе всяческого прогресса. Они были убеждены, что протестантство - гарантия большой личной ответственности и могучей мотивации к самосовершенствованию и достижению успеха в жизни. Протестант был дисциплинирован, целеустремлен и основывал свою жизнь на твердых моральных принципах, почерпнутых из чтения Библии и в борьбе за определение собственной дороги к спасению. Просвещение восемнадцатого века и либерализм девятнадцатого века, без всякого сомнения, ведут свое происхождение от протестантства, даже если они в какой-то степени и утратили саму веру в бога, В противоположность католики рассматривались как рабы чувствительности, традиций, обряда и невежества. Мусульмане были еще хуже, а индусы и буддисты - худшими из всех. Расовые стереотипы в отношении к африканцам в конце девятнадцатого века были очень близки стереотипам отношения к ирландцам в шестнадцатом веке: они считались хитрыми, аморальными и праздными людьми, которых надо было принуждать к работе для их собственного блага, Нельзя сказать, что за последующие триста лет отношение англичан к католикам вообще и к ирландским католикам в частности сильно изменилось. В 1882 году профессор Королевской кафедры истории в Оксфорде утверждал, что «ирландские кельты до сих пор не готовы к парламентскому правлению... Предоставленные сами себе, лишенные того, что они называют скверным английским правлением? они почти наверняка станут добровольными рабами какого-нибудь наследственного деспота из их старых тунеядствующих вождей и служителей культа - таких же самовластных мракобесов, как друиды.
Друиды (лат. druides) - жрецы у древних кельтов; ведали жертвоприношениями, выполняли также судебные функции, были врачами, учителями, прорицателями.
Подобные взгляды объясняются сильным чувством культурного превосходства и цивилизующей миссии, присущим английскому империализму. Они отражают также доктрину terra nullius, впервые провозглашенную в Ирландии шестнадцатого века и оправдывающую экспроприацию и эксплуатацию более цивилизованными завоевателями людских и природных ресурсов, которые отсталое коренное население растрачивало впустую. Вооружившись этой доктриной, можно легко оправдать экспроприацию земли у коренного населения и уничтожение туземной культуры во имя прогресса. Еще с большей непринужденностью можно оправдать превращение ленивого африканца в трудолюбивого раба или принуждение китайского правительства к согласию на импорт опиума, поскольку и то и другое было необходимо для развития руководимой Британией экономики, а последняя является двигателем прогресса.
Могли ли католики, мусульмане и язычники быть обращены в английское протестантство, и если да, то как быстро, - оставалось спорным вопросом. Как следовало ожидать, Просвещение и его ранние викторианские наследники были исполнены оптимизма. Некоторые мыслители Просвещения в восемнадцатом веке ожидали обращения ирландских католиков в «рационализм» - другими словами, в культуру протестантской элиты, из которой бог в значительной степени был удален. В 1830-х годах широко распространилось мнение, что последовательная политика правительства, касающаяся в особенности образования, приведет к англофикации сначала индийской элиты, а затем и всего населения. Реформаторам казалось, что это пойдет индийцам только на пользу. Их (реформаторов) вера в усовершенствование человечества при этом могла сравниться только с их крайним презрением к неевропейской культурной и интеллектуальной традиции. Как писал Чарльз Тревельян «приведенная нами к счастью и независимости, снабженная нашим знанием и политическими институтами, Индия останется величественным памятником британской филантропии». В эти первые, исполненные чистой веры годы викторианского либерального оптимизма многие англичане были убеждены в том, что прогресс и рационализм - это торная дорога человечества, указанная самой историей. Впоследствии примерно так же полагал Ленин.
Не совсем понятно, о каком Чарльзе Тревельяне здесь идет речь. В английской истории фигурируют два Чарльза Тревельяна: Чарльз Эдуард Тревельян (1807-1866), начавший карьеру государственного чиновника в Индии и известный своей негативной ролью на посту помощника секретаря Британского казначейства во время знамени. того Ирландского картофельного голода, и Чарльз Тревельян (1870-1958) - английский политик, член кабинета Г. Асквита, ушедший в отставку в знак протеста против вступления Британии в Первую мировую войну. Возможно, впрочем, что автор ошибся в имени, и высказывание принадлежит крупному английскому историку Дж.М. Тревельяну (1876-1962).
Но в Британской империи всегда имелись люди, сомневавшиеся в таком видении мира. Сюда относились прагматики, имеющие представление о социальных конфликтах и политических опасностях, таящихся в либеральной политике; финансисты, сознающие, что Вестминстер будет настаивать на самообеспечении Индии и что индийские доходы едва достаточны для оплаты расходов армии, полиции и администрации, не говоря уже о такой роскоши, как образование. Существовала и идеологическая оппозиция либерализму. В нее входили, с одной стороны, поздневикторианские расисты, которые подчеркивали врожденное биологическое отставание небелого населения, и с другой стороны, романтики и, позднее, антропологи, гордящиеся туземной культурой и настаивающие на сохранении ее уникальных традиций.
Однако в Британии никогда не могли отказаться от своей базовой, хотя порой уже и немного заикающейся приверженности прогрессу и просвещению, которые для британской элиты были смыслом ее существования, основной целью исторического процесса и залогом легитимности Британской империи. И, безусловно, британские либеральные ценности и идеологии обратили в свою веру значительные слои туземных элит сначала в Индии, а затем и повсеместно. И именно ради этих ценностей им потребовалось самоуправление и независимость от Британии. Но в этом процессе, как, впрочем, и во многих других, формальная империя была только одной из причин, повлекших радикальные перемены и перестройку на западный манер. Уже на останках империи телевидение, рыночная экономика и американизация мировой молодежной культуры оказали такое глубокое влияние на коренное население, о каком разрозненные чиновники и учителя Британской империи могли только мечтать.
Британская империя действительно производила масштабную идеологическую экспансию. Она также была мощным механизмом территориальных приращений и создания британских сообществ во всем мире. Однако в первые два века своего существования она (если не считать Ирландии) прежде всего была
