Ночь была полностью темна, если не считать розового отсвета Нью-Анджелеса и нескольких светлых пятен, подобных Мудрости Веков, которые имели автономное питание. Вероятно, правительство рассчитывало на то, что раз в Читательском Ряду нет света, то публика поскорее забудет разгром словомельниц и тех, кто несет ответственность за это.

— Капут, — проговорил Гаспар. — Как вы думаете, яйцеглавы окончательно отклонили предложение Флэксмена?

— Послушайте, — вновь оборвала его девушка. — Их первоначальный ответ всегда отрицателен. Потом они смущаются, мечутся и — она остановилась. — Я же вам сказала что не хочу говорить о Мудрости Веков, мистер Гну.

— Зовите меня Гаспар, — предложил он миролюбиво. — А как ваше имя? — И когда та не ответила, произнес со вздохом: — Хорошо, я буду называть вас няней и думать, как о железной Бишоп.

Мигая сине-желтыми габаритными огнями и горящим желтым отличительным знаком на крыше, к ним медленно подкрадывалось похожее на огромного тропического жука такси. Гаспар свистнул, и машина устало подкатила к тротуару.

Верх и бок ее серебряного панциря отошли назад, и, когда пассажиры сели, дверь тут же закрылась за ними. Гаспар назвал адрес пункта питания, и такси тронулось, слепо придерживаясь магнитной полосы на рубероидном покрытии дороги.

— Разве мы не едем в «Слово»? — удивилась девушка. — Я-то думала, что все писатели едят в «Слове».

Гаспар кивнул:

— Да, но меня сейчас считают штрейкбрехером. А «Слово» — по сути штаб союза.

— А считаться штрейкбрехером как-то отличается от быть штрейкбрехером? — раздраженно спросила девушка, но тут же спохватилась: — Ох, простите меня, я просто не знаю как об этом думать. В моей профессии нет профсоюзов.

— Что касается первого, то, пожалуй, одно и то же, а вот профессии наши во многом схожи, — после некоторого раздумья ответил Гаспар. — Я сам, ну, в общем, был механиком на словомельнице. Надзирал за гигантом, создававшим лучшую и куда более увлекательную прозу, чем может написать человек, и обязан был обходиться с ней, как с любой другой машиной-нероботом, скажем, как с этим такси. Так же как вы получили полную комнату законсервированных гениев и должны были обращаться с ними, как с детьми. У нас и в самом деле есть нечто общее, няня.

— Не надо пытаться смягчить меня, чтобы приударить, — по-прежнему строго предупредила девушка. — Я никогда не знала, что писатели — это механики при словомельницах.

— Да нет, — не совсем согласился Гаспар, — но, по крайней мере, я всегда был больше механиком, чем любой из известных мне писателей. Я не упускал случая наблюдать за настоящими механиками, обслуживающими мои мельницы Однажды даже, когда они сняли заднюю плату, я попытался разобраться в некоторых схемах. Главное же — я был просто влюблен в словомельницы. Я любил эти машины и то, что они выпускали. Быть с ними — то же, что наблюдать за ростом культурного слоя, культуры, дающей излечивающее вас лекарство.

— Боюсь, я не смогу разделить вашего энтузиазма, — произнесла девушка. — Видите ли, я не обращаюсь к словодури, а читаю только те книги, которые выбирают для меня яйцеглавы.

— Как вы можете их выносить? — искренне удивился Гаспар.

— О, я научилась, — ответила она. — Я обязана была, поскольку собиралась подобраться к пониманию этих братков хотя бы на десять световых лет.

— Ну и как, смешно?

— Что смешно? — она топнула ножкой. — Боже мой, эта тачка просто ползет.

— Она только что поменяла аккумуляторы, — напомнил ей Гаспар. — Видишь огни впереди? В квартале снова включили электричество. Хорошо бы подключить антигравитацию к такси Тогда мы могли бы летать туда, куда сейчас ездим.

— А почему же нет? — спросила девушка так, словно в этом был виноват Гаспар.

— Тут дело в размерах, — сказал он. — Зейн Горт несколько дней тому назад объяснил мне, что антигравитационные поля — поля короткого радиуса действия, как, например, сдерживающее поле вокруг атомного ядра. И оно может поддерживать снаряды, а не космические корабли, и скорее чемоданы, чем такси. Если бы мы были размером с мышей или хотя бы котов…

— Коты, ловящие такси, меня не впечатляют. Зейн Горт — инженер?

— Не больше, чем того требует написание приключенческих книг для роботов. По-моему, они набиты физикой. Впрочем, как и большинство современных роботов, он имеет множество увлечений, являющимися по сути вторыми профессиями. Да чего там, у него есть катушки, которые позволяют вводить новую информацию двадцать четыре часа в сутки.

— Вы ведь любите роботов?

— А вы нет? — спросил Гаспар неожиданно жестко.

Девушка пожала плечами:

— Они не хуже иных людей, просто кажутся мне холодными, как ящерицы.

— Тухлое сравнение. И совершенно неточное.

— Неправда. Роботы хладнокровны, как ящерицы, разве не так? По крайней мере, они холодные.

— Ты ждала, что они будут доводить себя до кипения, только бы потешить тебя? Что сделала теплокровность для человечества, кроме того, что превратила людей в сук и заставила воевать?

— Она стала завершением нескольких романтичных и смелых поступков. Хотя знаешь, ты сам во многом похож на робота, Гаспар. Холоден и механистичен. Пари держу, ты как та девушка, что бьет тебя током, или как там это делают роботы, едва только нажмешь кнопку «Любовь».

— Но роботы не такие! Они какие угодно, только не механистические. Зейн Горт…

Такси остановилось у залитой ярким светом двери. Тонкое золотое щупальце, извиваясь и подрагивая, точно змея, которую научили танцевать шимми, тут же вылезло из двери. Оно помогло выбраться из салона машины, а потом хлопнуло Гаспара по плечу.

На конце щупальца, венчая его золотое тело, вырисовались изогнутые губки. Затем они расцвели, будто цветок, и томно прошуршали:

— Позвольте проводить вас и вашу леди в межзвездный ресторан Энгстренда. Потрясающая космическая кухня.

Тем не менее заведение Энгстренда не было столь же пустым и холодным, как межзвездное пространство или, например, забегаловка для роботов. Ящериц в меню тоже не было, хотя подаваемые блюда все-таки содержали нечто болезненное. Впрочем, напитки оказались довольно здоровыми. Спустя мгновение няня Бишоп позволила себе разразиться рассказом о том, как заинтересовалась яйцеглавами: будучи еще маленькой девочкой, она часто посещала «Детскую» вместе с тетей, работавшей там няней. Гаспар в свою очередь поведал, как еще с детства мечтал стать писателем, объясняя это своей любовью к словодури, вместо того, чтобы постигать основы бизнеса из стерео, телевидения, моделирования или общественных отношений. Увлекшись, он начал в деталях описывать то, что делало словодурь — особенно от некоторых мельниц — столь удивительной. При этом его голос зазвучал так громко и беспокойно, что похожий на паука старичок с соседнего стола попросил разрешения вмешаться в разговор.

— Вы правы, молодой человек, — возгласил старикан. — Главное всегда словомельница, а не писатель. Я читаю все книги, выпущенные «Книжником Писателем», независимо от того, чье имя прилепят на обложку. В этой машине больше жизни, чем в любых трех других вместе взятых. Иногда мне приходится разбирать даже мелкий шрифт, лишь бы удостовериться, что это книга «КП» создает чувство, что мой мозг — это теплая темная пустота. Я всегда говорю: читайте помол!

— Насчет этого я не знаю, дорогой, — прокомментировала сидящая позади него полная светловолосая женщина с поджатыми губами. — Мне всегда казалось, что роботы Элоизы Ибсен находятся