принадлежавший одному из знатных самурайских родов, Акела говорил, что это настоящий раритет, что коллекционеры могут заплатить за него стоимость новой иномарки. Значит, либо человек не разбирается, либо… Господи, как же болит голова, – думала я, глядя невидящими глазами в черные строчки дневника придворной дамы. – Но кто, кто мог проникнуть в квартиру? И почему тогда ни Акела, ни я не заметили этого? А если Акела все-таки обнаружил пропажу тати – то почему не сказал? Почему не искал?»

Ответа на свои вопросы я так и не нашла; удрученная мыслями, не заметила, как выронила книгу, свернулась клубочком на тахте и так уснула, даже не погасив свет.

Соню я отвезла к отцу на следующий день, прямо с утра – у меня не было первой пары, и времени как раз хватило на поездку на такси за город и обратно. Трусливо вручив дочь не деду, а Гале, я пробормотала, что тороплюсь, и помчалась прочь из дома, чтобы только не столкнуться с папой. Сейчас я была еще не готова говорить с ним. Еще пока не готова.

Она пыталась сосредоточиться на протоколе вскрытия и не могла. Какая-то тревога точила изнутри, мешала работать, мешала заниматься привычными делами. Казалось бы – ну, кто ей эта Саша? Нервная, странная, вечно что-то скрывающая. Но у Ольги почему-то выработалось к этой маленькой женщине необъяснимое родственное чувство. Саша, хоть и была старше, стала для Ольги кем-то вроде младшей сестры, которую нужно оберегать от неприятностей, помогать, подсказывать. В том, что в семье Сайгачевых что-то произошло, Ольга была почти уверена. На телефонные звонки Саша отвечала вяло и односложно, на кафедре поймать ее оказалось делом совершенно безнадежным, а в ответ на невинный вопрос о времени возвращения Александра Михайловича со слета по единоборствам она неожиданно и вовсе бросила трубку. Ольга недоумевала – разве она спросила что-то запретное? Уверенность в том, что у Саши и Александра Михайловича что-то произошло, все крепла, а потому Паршинцева решила навестить Сашу и постараться выяснить причину странного поведения.

Около семи вечера, когда за окном уже совсем стемнело, Ольга бросила взгляд на часы и поняла, что рабочий день давно подошел к концу, с наслаждением потянулась и опустила ручку в стакан. «Надо же, как я засиделась сегодня. Вот что значит погрузиться в мысли».

Она уже замыкала кабинет, когда услышала торопливые шаги, гулким эхом разносившиеся по пустому коридору кафедры. Сотрудники уже давно ушли, кабинеты были заперты, и только маленькая препараторская, где всегда работала Ольга, еще оставалась открытой. «Кто бы это, а? Может, Сона Габдрахмановна вернулась?»

Сона Габдрахмановна, пожилая лаборантка, частенько забывала на кафедре то ключи от квартиры, то сумку с продуктами, купленными в институтской столовой, то кошелек. Ее возвращения на работу стали уже обычным явлением, и к ним привыкли и не удивлялись. Но Сона Габдрахмановна не носила обуви на каблуке, а звуки явно издавались подкованными металлом «шпильками». Повинуясь внезапному порыву, Ольга шмыгнула обратно, выключила свет и припала к замочной скважине. В маленькое отверстие хорошо просматривалась только та часть коридора, что располагалась в одном закутке с препараторской, и дверь кабинета Нарбуса. Именно к ней и подошла торопливо высокая белокурая женщина в коротенькой норковой курточке и синих джинсах в обтяжку, заправленных в высокие белые сапоги. Следом подтянулся огромный верзила в кожаной куртке и натянутой на самые брови черной трикотажной шапочке.

– Быстрее, – буркнул он, чуть подтолкнув спутницу. – Пока никто не чухнул, что здесь есть кто-то.

Порывшись в карманах, женщина извлекла связку ключей и отомкнула кабинет, прошмыгнула внутрь, не зажигая света. Верзила остался в коридоре. У Ольги внутри все замерло и похолодело. Самым разумным было вызвать охрану, но для этого нужно было выйти из своего укрытия, а сделать это, не привлекая внимания незнакомца, не представлялось возможным. В кабинете Нарбуса в сейфе лежала крупная сумма денег – как раз накануне он получил премию и гонорар за статьи в «Вестнике криминалистики», Ольга знала это, так как Валентин Станиславович при ней говорил об этом по телефону с женой. Но кто мог узнать? Потому что, кроме денег, в кабинете не было абсолютно ничего ценного для грабителей.

Верзила начал проявлять признаки беспокойства, так как его спутница явно задерживалась. Он нервно заходил туда-сюда, и Ольга, затаившая дыхание, отчетливо слышала его тяжелое дыхание. «Только бы мне не чихнуть, – почему-то подумала она, вспомнив совершенно не к месту кадр из какого-то фильма ужасов, где героиня вот так же прячется в комнате и в самый ответственный момент вдруг чихает, привлекая к себе внимание убийцы. – Господи, какая чушь в голову лезет…»

Наконец из кабинета появилась женщина, и Ольга едва не вскрикнула – это оказалась Станислава, дочь Нарбуса.

– Все, пойдем отсюда, – прошипела та, хватая своего спутника за рукав. – Не хватало еще на охрану нарваться.

– Погоди… Взяла?

– Взяла-взяла, не бойся. Теперь точно отыграемся.

Парочка почти бегом скрылась за поворотом. Ольга почти не сомневалась, что пробрались они на кафедру через дверь черного хода, где постоянно курили санитары. Значит, просто забыли замкнуть за собой, как обычно.

Выждав минут пять, Паршинцева вышла из препараторской и осторожно заглянула в оставшуюся приоткрытой дверь кабинета. Сейф был закрыт – значит, у Стаськи имелись ключи.

– Что же мне делать? – вслух подумала Ольга. – Позвонить Нарбусу и рассказать все? Ох, не обрадуется он этому открытию о дочери…

Но выхода не было, и Ольга, вздохнув, набрала номер Валентина Станиславовича.