восседающему на троне королю Сигизмунду III и королевичу Владиславу, названному в подписи к картине московским «императором». Все происходило в многолюдном окружении сенаторов и депутатов сейма, сидевших рядами справа, слева и напротив от королевского места, образуя прямоугольное открытое пространство, почти в центре которого поставили князей Шуйских. Таким образом, с высоты трона Сигизмунд III глядел на стоявшего перед ним с непокрытой головой и кланявшегося бывшего русского царя. Рядом с ним находился королевич Владислав. Настолько очевидной была эта иллюстрация «перемены человеческого счастья», что многие не могли не пожалеть того, кого некогда проклинали как самого большого врага своей страны, обвиняя его в гибели в Москве поляков и литовцев, приехавших на свадьбу Марины Мнишек. Отец Марины, сандомирский воевода Юрий Мнишек, сенатор Речи Посполитой, тоже находился в этом зале, что придавало дополнительный драматизм событию.

Но, главное, совершалось торжество Вазов над Рюриковичами. Именно эти воспоминания о вековой вражде витали в зале, когда князья Шуйские предстали перед сеймом и «королем его милостью». В первый момент царь Василий даже не смог скрыть своего «страха и боязни» перед лицом такого множества людей, присматривавшихся к нему с презрением, гордостью и осуждением. Наступил час гетмана Жолкевского, приготовившего знатную речь, в которой много было сказано о счастье короля Сигизмунда III, особенно о влиянии на дела Речи Посполитой взятия Смоленска и Москвы. Последнее, в условиях продолжавшейся осады русской столицы войсками земского ополчения, было явным преувеличением. Но кто в минуты эйфории обращает внимание на такие мелочи? Перед королем стояли князья-Рюриковичи — последние представители того самого рода, который веками был страшен всем соседним государям, не исключая могущественного турецкого султана. Сам царь Василий и его брат князь Дмитрий Иванович Шуйский, потерпевший от гетмана поражение под Клушиным. И теперь гетман Станислав Жолкевский отдавал всех трех плененных братьев королю Сигизмунду III, который и должен был решить их судьбу.

Подтверждая слова гетмана о том, что царь Василий Шуйский тоже просит «милосердия и милости», бывший русский самодержец низко склонил голову перед королем Сигизмундом III в поклоне, коснулся правою рукою «до земли» и потом поцеловал свою руку. Другой брат князь Дмитрий бил челом один раз до самой земли, а третий — князь Иван — уже «троекратно бил челом и плакал». Позор князей Шуйских на этом еще не закончился. Они согласились на этот ритуал, чтобы спасти свою жизнь, и должны были пройти его до конца. Представленные на сейме все же «не как пленники, но как пример переменчивого счастья», они получили королевское «прощение». После чего царь Василий Шуйский и его братья «были допущены к целованию королевской руки и целовали ее». Теперь слезы навернулись уже на глаза других участников сейма. Однако чувства тех, кого растрогала речь гетмана Станислава Жолкевского и «величие короля», были другого порядка, чем слезы, потрясшие младшего из братьев, князя Ивана Шуйского.

Князья Шуйские должны были молча выслушать еще речь коронного подканцлера Феликса Крыйского, объявлявшего волю короля и отвечавшего на речь гетмана Жолкевского: «Бывало ли, пан гетман, когда-либо в Польше такое торжество на этом месте, это видно из самой сущности и важности его. Прежние триумфы и победы совсем малы и бледны в сравнении с настоящим; о нем прежде нельзя было и мечтать. Государя московского поставить здесь, привести сюда губернатора всей земли, главу и правительство той державы отдать своему государю и отечеству, — вот что необычайное и новое, вот в чем и каковы замечательный ум гетмана, мужество рыцарства и счастие его королевской милости. Далеко заходило копыто польского коня…»[515] Так же далеко, как и красноречие оратора… Это мы уже продолжим от себя, оборвав цитату, чтобы не утомлять читателя бесконечными славословиями Сигизмунду III, звучавшими в тот день на разный лад. Не так был прост князь Василий Шуйский, о котором заметили, что во время таких речей в его глазах мелькала усмешка. Но ирония — это единственное оружие обреченного.

Король пообещал, что князей Шуйских будут «содержать со всем почетом», и даже подарил им какие-то дорогие одежды, назначив «стражу из благородных лиц». Настоящие чувства нахлынули на князей Шуйских, когда они остались все вместе одни, на дворе королевского замка [516]. В этот момент и бывший царь, и его братья, и даже те, кто только смотрел на них со стороны, не могли сдержать одних и тех же слез человеческого сострадания.

3 ноября 1611 года король Сигизмунд III выдал официальный акт о включении в состав Речи Посполитой завоеванных земель «Северского княжества вместе с землею и крепостью Смоленскою, отобранной от Москвы», и объявил о своих планах продолжать «начатое великое и многотрудное дело». Получение московской короны продолжало оставаться в планах короля, а его «право» на войну получило подробное обоснование. В торжественном акте 3 ноября было немало сказано и об обидах, нанесенных Василием Шуйским Польской Короне и Великому княжеству Литовскому как во время переворота против Лжедмитрия, так и потом из-за задержки послов Речи Посполитой и других пленных: «Вознамерившись уничтожить человека, который, ложно присвоив себе имя Иоаннова сына Димитрия, захватил верховную власть, Шуйский хотел вместе с тем насытить исконную ненависть к нашим гражданам». Стремившемуся самому к воцарению в Москве, Сигизмунду III важно было показать, что у бывшего московского царя якобы не имелось никаких прав на престол: «…не принадлежавшую ему княжескую власть захватил он обманом и преступным насилием». Именно этим объяснял король начатую им московскую войну, называя московского князя Рюриковича обычным, частным человеком, узурпировавшим власть: «Недостойно было нашего величия и совсем не отвечало видам государства, чтобы частный человек удерживал в своих руках обладание соседним княжеством, дружественным к нам и находящимся под нашим влиянием. Сами москвитяне, привыкшие повиноваться государям царской крови, очевидно, не были склонны терпеть его, довольно ясно обнаруживая желание иметь царя и властителя из царского рода, и некоторые из знатных призывали нас». Свои действия в Московском государстве король объяснял «правом крови» и говорил, что «ведет свой род по материнской линии от русских князей». Еще его побуждали воевать победы прежних королей, которые «владели этими народами, покорив их победоносным оружием», и «новые обиды», нанесенные королю в правление Василия Шуйского[517].

Слух о судьбе пленного русского царя широко разошелся по всей Европе и достиг турецкого султана. На сейме присутствовали представители многих дворов, в том числе турецкий посол, который, как рассказывали, захотел увидеть во время сейма Василия Шуйского. Сохранилось полулегендарное свидетельство (со ссылкой на неких представителей лифляндской Риги на сейме 1611 года), что такая встреча действительно состоялась. Более того, та подробность, что Шуйского на эту встречу привели «прекрасно одетого в московитские одежды», находит подтверждение в источниках. Но за дальнейшее уже поручиться невозможно. А между князем Василием Шуйским и принимавшим его турецким послом якобы произошел характерный диалог. В ответ на прославление представителем турецкого султана «счастья польского короля» Шуйский заявил «с сердцем»: «Не удивляйся, что я, бывший властитель, теперь сижу здесь, это дело непостоянного счастья, а если польский король овладеет моей Россией, он будет таким могущественным государем в мире, что сможет посадить и твоего государя на то же место, где сижу сейчас я. Ведь говорится: сегодня я, а завтра ты»[518]. То, что турецкий султан мог испугаться успехов Сигизмунда III и прислать ему уже на следующий год «ужасающее послание с объявлением вражды», было бы очень наивно связывать со словами Шуйского, как это сделал Конрад Буссов, даже если бы действительно удалось доказать, что подобные слова бывший московский царь произнес. Дело было в том, что король Сигизмунд III стремился создать целую коалицию из разных государств, чтобы организовать крестовый поход против Османской империи, и успехи в Московском государстве представлял как лучшее подтверждение своей силы. В инструкции послу, отправленному к папе Павлу V в Ватикан в сентябре 1612 года, король Сигизмунд III объяснял причины московской войны: «Он предпринял ее не столько с намерением распространить свои и королевства своего владения, сколько для того, чтобы утвердить христианство против варваров и самую Московию обратить от раскола к этому святому апостольскому престолу»[519].

…Жизнь Василия Шуйского завершалась. Его вместе с братьями и остававшимся небольшим числом слуг отправили доживать в Гостынский замок недалеко от Варшавы. Очень заметно, что бывший царь после сведе?ния с престола все время находился в страхе и уже не имел надежды на изменение своей участи. Силы его иссякли быстро. 12 (22) сентября 1612 года царь Василий Шуйский умер. Что стало причиной его смерти, неизвестно, но что-то случилось в это время в Гостыне, потому что следом, 15 (25) сентября, ушли из жизни жена князя Дмитрия, а 17-го (27-го) — и сам князь Дмитрий Иванович Шуйский. В самой «Литве» говорили, что Шуйские умерли насильственной смертью[520], но нет