революции… Не касаясь пока конкретной деятельности отдельных, сменявших друг друга министров земледелия и их роли в ускорении или замедлении подготовки величайшей земельной реформы, поставленной в очередь дня Временным правительством в самые первые дни революции, — не касаясь пока всего этого, я лучше приведу здесь один мой разговор с Е. К. Брешко — Брешковской, как раз об этой самой земельной политике Временного правительства. Разговор этот происходил еще весной 1918 года в Москве. Бабушка была очень мной недовольна; недовольна тем, что я сам не «давил» на ускорение работ по земельной реформе, что «подчинялся» партиям в выборе руководителей этого сложнейшего дела, почему в эти руководители иногда попадали люди недостаточно подготовленные к административной и практической работе. «Вот взял бы вовремя, — говорила она, — знающих, дельных людей, хоть бы того же X. Он бы за шесть?то месяцев много наделал. С такими людьми успел бы вовремя землю поделить. Все крестьянство успокоилось бы и за правительство бы горой стояло. Смелее надо было действовать…» «Ну, помилуйте, бабушка, — отвечал я, — какое значение имели все эти крупные промашки и всяческие технические недочеты — неумение составить деловой законопроект, незнание местных условий и т. д.?! Все это ведь были частности! Грандиозная земельная реформа, небывалая еще в истории человечества и подлежавшая осуществлению на всем безграничном просторе Российского государства, не могла быть осуществлена не только в шесть месяцев, но и в шесть лет. Всякая поспешность, всякое нервничанье под давлением разожженных демагогией аппетитов привели бы лишь к такому земельному хаосу, в котором потом десятки лет нельзя было бы разобраться».
Большевики красноречиво подтвердили своей земельной политикой достаточную обоснованность моих опасений. Как их «перемирия поротно» превратились в бесконечную цепь внешних и гражданских войн, так и их «стихийная социализация» земли превратилась в подлинную земельную анархию, из которой все увереннее выглядывает теперь крепкий столыпинский мужичок- кулачок. Я не спорю, много было ненужных промедлений в текущей деятельности Временного правительства при осуществлении земельной реформы, но «топтания» все?таки не было, ибо коренной земельный переворот был предрешен Временным правительством и к осуществлению его мы приближались неуклонно.
«Не так ли топтались вы (мы?) и вокруг мирной политики?» — предъявляется нам следующий вопрос. Да, топтались в том смысле, что на сепаратный мир не шли! А вот большевики пошли —что же, из этого вышел мир? В чем же, собственно, выразилось наше топтание? Ну, допустим, что Временное правительство действительно топталось, потому что находилось безнадежно в руках «западных капиталистов, империалистов» и пр. и пр…. А Советы? Разве от знаменитого воззвания «К народам всего мира» от 14 марта они не пришли в мае через испытание Стохода[181] к сознанию, что только в усилении боеспособности страны, что только в активных действиях на фронте ключ к скорейшему достижению всеобщего мира? Разве из встреч с приезжавшими тогда в Петербург иностранными социалистами лидеры русской демократии не убедились в том, что не в «буржуазных правительствах» только найдут они упорных противников своей слишком стремительной, слишком отвлеченной, слишком идеалистической для практичного Запада мирной политики? Ведь тогда, в эпоху 1916–1917 годов, не только бессовестный перевертень Кашен[182], вернувшись из Италии, где добивался от социалистов участия в войне, требовал у Бриана[183] с трибуны парламента отрицательного ответа на знаменитое воззвание «о мире без победителей» Вильсона, а затем поехал в Россию выплакивать на наших жилетах продолжение войны до «победоносного конца». Нет, тогда (да и потом до самого конца) самые непримиримые и честные социалисты — пацифисты твердо стояли на позиции национальной обороны. «Во время войны никто еще не подымал голоса против национальной обороны, — пишет безупречный левый, член Венского объединения Прессман. — Все представители меньшинства были в этом согласны. Подтверждение их верности принципу национальной обороны вы найдете во всех их статьях, речах и резолюциях конгрессов. Даже те, кого звали тогда киентальцами, не расходились в этом вопросе с остальными. Все — от Бризона, который в Циммервальде боролся с точкой зрения большевиков, до Рафэн — Дюженя, который публично заявлял, что он подал бы свой голос, если бы только этого голоса не хватало для проведения в палате военных кредитов. То же самое я установил соответствующими фактами по отношению к Суварину[184], и, конечно, все согласятся со мной, что это еще легче было бы сделать по отношению к Фроссару[185], нынешнему Генеральному секретарю французской коммунистической партии»[186]. К этому списку я бы от себя мог добавить Жана Лонге, которого наблюдал на сентябрьской междусоюзнической социалистической конференции 1918 года, когда он обращался к знаменитому своей «реакционностью» Гомперсу со словами, далеко не соответствовавшими белоснежности «интернационалистических» одежд, в которые он облекся после перемирия.
Так было тогда, во время войны, во Франции. Так было в Англии, Германии, Италии, не говоря уже о растерзанной Бельгии. Надо смотреть правде прямо в глаза. Тех, кого в России принимали тогда за выразителей истинных мнений международного революционного пролетариата, в действительности представляли мнения ничтожнейших меньшинств среди меньшинства социалистической оппозиции Запада. Война в Европе была не войной правительств, а борьбой народов, борьбой не на живот, а на смерть. Там пролетарские массы чувствовали, а их вожди сознавали, что «международная солидарность рабочих в защите их общих интересов против капитализма, как пишет тот же Прессман, не исключает, однако, чувства солидарности между людьми одной и той же нации, когда их общие интересы и права подвергаются опасности извне»[187].
Во всей Европе среди великих государств не было страны, право которой на оборону не было бы более оправданно, чем России, ибо, как еще в 1915 году доказал будущий сотрудник большевиков Н. Н. Суханов[188], наша Родина не имела никаких агрессивных капиталистических целей в мировой войне. Мы не могли бросить ружья, не предавая Родины, не изменяя революции!
И, несмотря на Тарнопольский прорыв, несмотря на июльское большевистское восстание, несмотря на корниловский заговор, на весь развал тыла, Февральская революция победила бы своих противников в вопросе о мире, а следовательно, победила бы во всем остальном! Австрия не выдержала — она должна была во что бы то ни стало выйти из боя. За ней последовала бы Болгария. К октябрю Австрия решила вступить с нами в переговоры о мире. Мы были у якоря спасения!.. Но решение Вены стало известно Берлину. И пока австрийское предложение шло к Временному правительству, во имя «мира» в спешном порядке вспыхнула так называемая Октябрьская революция. Началось восстание, сорвавшее «мирную политику» мартовской революции накануне ее торжества! Началось восстание, бросившее растерзанную Россию в хаос кровавых смут и внешних войн. Началось восстание, продлившее мировую бойню еще на долгие месяцы…
Да, армия, земля, мир — это были поистине три нечеловеческие задачи, которые должна была разрешить Февральская революция, но она должна была их разрешить, обороняя страну от жесточайших ударов закованного в броню всей современной техники врага и защищая едва родившуюся свободу от безумного натиска внутренней анархии, шкурничества и измен!
Да, эта тройная задача — восстановление в три дня распавшегося государственного аппарата, революционного преобразования всего политического и социального уклада страны и борьба за внешнюю независимость Родины — эта задача оказалась свыше сил едва освободившегося и переутомленного трехлетней войной народа. Но разве эту жуткую трагедию целой нации можно объяснить, можно понять, слагая всю ответственность на горсть «кунктаторов» и сводя все к какому?то анекдоту о чудаках, «зацепившихся за пень» столь ненавистной ныне коалиции?
Повторяю, бесконечно много было всевозможных ошибок, промашек в деятельности всех тех, кого судьба толкнула тогда в самую гущу революции. Этих ошибок и не могло не быть. Они всегда бывают в начале всякой революции, в начале всякого нового периода государственной жизни, ибо новым людям в неожиданных условиях приходится, создавая свое новое, расплачиваться за столетия чужих грехов, платить за чужие протори и убытки!
Но ведь нужно же, наконец, на расстоянии пятилетия, отделяющего нас от величайшего мига русской истории, нужно же, наконец, из?за деревьев всех этих переходящих мелочей увидеть самый?то лес — самую суть исторической драмы, закончившейся временной победой демагогической реакции над революцией — единственной, ибо никакой новой революции в октябре не было. Нужно же, наконец,
