воле предателей, провокаторов все готовые к бою антибольшевистские силы были пущены в действие раньше, чем мы могли их поддержать или, по крайней мере, воспользоваться восстанием в Петербурге для атаки на большевистские войска у Пулкова.

Конечно, если бы мы были вовремя осведомлены о событиях в столице, мы немедленно бросились бы на помощь, как бы врасплох ни застало нас известие о восстании. Весь ужас положения заключался в том, что не только спровоцированное восстание вспыхнуло преждевременно, но о нем мы в Царском Селе весь день ничего не знали. Только около 4 часов дня, когда все уже было кончено, меня вызвали по телефону из Михайловского замка и сообщили о разгроме и о том, что оставшиеся в живых повстанцы умоляют о помощи… Но что я мог теперь сделать? Как мог СПб восставать без всякой связи с нами? Этот вопрос приводил меня в отчаяние.

Поздно вечером в Гатчину приехали из СПб некоторые из моих политических друзей и привезли с собой страшный ответ на этот мучивший меня вопрос. Оказывается, по плану заговорщиков восстание должно было вспыхнуть в нужный момент в полном соответствии с ходом военных действий нашего отряда. В заседании военного совета, происходившем вечером 28 октября, никакой резолюции о немедленном восстании принято не было. Я Это произошло позже, когда заседание кончилось и большая! часть участников его разошлась. В этот момент в помещении заседания совета явилось несколько военных с крайне тревожным;! но едва ли верным известием. Большевики, узнав о готовящихся событиях, решили с утра 29–го приступить к разоружению всех военных училищ; больше поэтому медлить нельзя, завтра же нужно рисковать… И действительно, утром началась канонада, происхождение и смысл которой сначала оставались совершенно непонятными большинству гражданских и военных руководителей антибольшевистского движения в СПб. Провокация вполне достигла своей цели. Антибольшевистские боевые силы были вовремя! и наголову разбиты в столице. Наш отряд не мог больше ни на что! рассчитывать в СПб. Зато большевистские войска, стоявшие прот тив нас, сильно ободрились.

Не могу не подчеркнуть поведение во время этого несчастного восстания 29–го тех казачьих полков, которые, дав лично мне торжественное обещание исполнить свой долг, так всю ночь на 26 октября и «седлали своих коней». Эти полки остались верны себе! Несмотря на предварительные переговоры, несмотря на все ужасы, творившиеся на улицах СПб, когда юнкера и штатские расстреливались и топились сотнями, несмотря на все это, казаки остались «нейтральными». Старик Н. В. Чайковский[169] вместе с Авксентьевым ездили в казармы умолять казаков о помощи. Все было тщетно. По рассказам участников восстания, полковник Полков» ников и ему подобные остались верны своей тактике: руками большевиков разбить Временное правительство и ненавистную демократию, а затем создать сильную диктаторскую власть.

Но вернемся к Царскому. Весь день 29–го прошел здесь в подготовке к бою, который должен был начаться на рассвете 30–я в понедельник. Фронт большевиков проходил по высотам Пулкова. На правом фланге у них было Красное Село; оттуда они моглй предпринять обходное движение на Гатчину. По донесениям рая ведчиков, против нас было сосредоточено не менее 12–15 тыся! войск всякого рода оружия. Пулковские высоты были зашпй кронштадтскими матросами, как оказалось, прекрасно вышколенными германскими инструкторами. Но мы располагали не+ сколькими сотнями (600–700) казаков, превосходной, но мало численной артиллерией, одним блиндированным поездом с полком пехоты, подоспевшим из Луги. Немного. Правда, мы имели еще целые груды телеграмм, извещавших нас о приближении эшелонов. Около 50 воинских поездов, преодолевая всякие препятствия, пробивались к Гатчине с разных фронтов. Но ждать и медлить было уже невозможно. Большевистское командование лихорадочно накапливало силы и вот — вот могло перейти в наступление… Ранним утром 30 октября началось сражение под Пулковом. В общем, оно развивалось для нас благоприятно. Большая часть большевистских войск (с. — петербургского гарнизона) бросала свои позиции и как только начинался обстрел нашей артиллерии, и при малейшем натиске казаков. Но правый фланг большевиков держался крепко. Здесь дрались кронштадтские матросы с германскими инструкторами. В рапорте, поданном мне вечером этого дня генералом Красновым, прямо говорилось, что матросы сражались по всем правилам немецкой тактики и что среди них взяты были в плен люди, не говорившие ни слова по — русски или говорившие с немецким акцентом. Бой под Пулковом закончился к вечеру для нас успешно. Но этот успех нельзя было ни использовать (преследованием), ни закрепить благодаря ничтожности наших сил. Генерал Краснов «в полном порядке» отошел к Гатчине; около 8 часов вечера Краснов со штабом и в сопровождении своих утомленных и возбужденных полков въезжал в ворота Гатчинского дворца.

Вероятно, с точки зрения военной этот маневр был вполне объясним и резонен. Но в напряженной, колеблющейся политической обстановке того времени отход вызвал полное разложение в рядах правительственного отряда. Это было началом конца.

Прежде чем описывать эти последние 36 часов нашей агонии, вернусь к настроениям в отряде, пока он был в Царском Селе. Тогда понятнее будет психология последних гатчинских событий. К несчастью, все отрицательные стороны нашего гатчинского быта в Царском развернулись пышным цветом. С одной стороны, горсть наших казаков прямо растаяла в местной гарнизонной массе. Никаких мер охраны, изоляции, хотя бы внешнего порядка принято не было. Всюду — в аллеях парка, на улицах, у ворот казарм — шли митинги, собирались кучки, шныряли агитаторы, «обрабатывавшие» наших «станичников». Как и раньше, «гвоздем» пропаганды было сравнение моего похода с корниловским. «Опять, товарищи, вас, как при царе и при Корнилове, хотят заставить избивать крестьян и рабочих, чтобы вернуть всю власть помещикам, буржуям и генералам». Строевые казаки не оставались равнодушными к этой демагогии и смотрели в сторону свое — го начальства все сумрачнее. А в это время само начальство — от! самых верхов штаба до последнего хорунжего, все почти без исключения, забыв о своих прямых обязанностях, все определеннее! отдались политиканству. Приезжие и местные «непримиримые! корниловцы» стали совсем открыто «работать» среди офицерства, 1 сея смуту, разжигая ненависть к Временному правительству, требуя! расправы со мной. Сам Краснов стал все решительнее сбрасыватьмаску своей «лояльности». Так, когда в ответ на протянутую (по моему обычаю здороваться со всеми одинаково) руку молоденький «адъютант», сопровождавший Савинкова, ответил мне, что не может здороваться с «предателем Корнилова», то генерал Краснов покрыл «геройский поступок» этого юнца, дав ему возможность! немедленно скрыться из?под ареста. Одним словом, в атмосфере! интриги ясно чувствовались признаки измены… Мое присутствие в отряде почиталось в штабе вредным для «успеха боя» и т. д. Meшать успеху я отнюдь не желал; отказаться от борьбы с большевиками не мог, не имел права. Бездействовать в Гатчине тоже было не 1 особенно привлекательно, а главное — бесполезно. Так думал я, подводя итоги своего пребывания в Царском Селе в ночь на 30 октября, и решил: немедленно выехать навстречу приближавшимся эшелонам. Я надеялся личным присутствием также протолкнуть! их к Царскому, как я протолкнул мимо Пскова казачий корпус, и доставить Краснову пехоту еще не слишком поздно. Насколько 5 помню, рано утром 30 октября я послал записку о своем отъезде в Царское генералу Краснову. Велико было мое удивление, когда немного погодя ко мне явилась делегация Совета казачьих войск, в том числе и г Савинков. Явившиеся заявили мне от имени всего отряда, что мой отъезд крайне нежелателен, что он может плохо отозваться на психологии линейных казаков и, следовательно, отразиться на исходе боя; что, наконец, казаки пришли сюда со мной § и судьба наша теперь должна быть одинаковой. В ответ я объяснил V гг. делегатам цель моей поездки и особенно подчеркнул, что считал поездку возможной только потому, что вчерашнее поведение Краснова и его штаба создали во мне убеждение, что я здесь сейчас! совершенно лишний. Если же это не так, заявил я, если мой отъезд! может отозваться на успехе борьбы, то я, конечно, остаюсь, но зато надеюсь, что казаки со своей стороны до конца останутся вместе с Временным правительством. Свидание кончилось. Я остался в Гатчине, а вечером, как я уже писал, вернулся сюда весь отряд, В самой Гатчине еще задолго до появления казаков сведения об «отступлении войск Керенского» распространились с быстротой молнии, вызвав панику у одних, удвоив энергию и дерзость у других. Вечером, перед возвращением Краснова, ко мне из СПб явилась депутация от так называемого «Викжеля» (Всероссийский исполнительный комитет союза железнодорожных служащих) с наглым ультиматумом: вступить с большевиками в мирные переговоры под угрозой железнодорожной забастовки. Был поставлен срок для ответа в несколько часов, какой — точно не помню. Произошла бурная сцена. Особенно возмутительно было участие в этой кампании умереннейшего и аккуратнейшего петербургского адвоката Виктора де Плансона. Это предательство «Викжеля» делало наше положение прямо трагическим, ибо железнодоророжная забастовка, ничем не отражаясь на состоянии вооруженных сил большевиков (уже