нет всех этих цитат и перецитат из Данте.
Если это не об Ахматовой, то о ком же? К этому приплюсовать встречи-невстречи и спросить — а что же тогда?
Бродский думает, что ему все сойдет. Что он будет почти открыто говорить о ней как о спекулянтке, а мы все равно будем ему верить, что она — Великая Душа.
«Одна моя слушательница прочитала о вас доклад — сокрушительный, где доказывала, что вы усвоили себе эстетику «Старых годов» курбатовского «Петербурга», что ваша Флоренция, ваша Венеция — мода, что все ваши позы кажутся ей просто Позами». Это так взволновало Ахматову, что она почувствовала потребность аффектировать равнодушие, стала смотреть в зеркало, поправлять челку и великосветски сказала: «Очень, очень интересно! Принесите, пожалуйста, почитать этот реферат». Мне стало жаль эту трудно живущую женщину. Она как-то вся сосредоточилась на себе, на своей славе — и еле живет другим.
Попытка издательства привести сборник в quasi-цензурный вид — неудачна. Что за принцип — много Бога нельзя, а немножко сойдет?
Немножко Бога сойдет потому, что так яснее видно, что этот ее «Бог» — дамские увертки и красивости, а если дать слишком много — то непонятно, ведь это же не религиозные стихи.
Понятно, что это — накануне Вербного воскресенья, но Вербной субботой этот день не называют, это — Лазарева суббота.
Строки 8—15 включительно отмечены чертой, и написано: «Первая встреча с Б.А. в Царском Селе. Вербная суббота 1915».
Стих стал красивее, обстоятельнее; интонация бледнее, язык выше; библия, лежавшая на столе, бывшая аксессуаром комнаты, стала источником образов.
Источником образов — да, религиозностью — нет.
Кроме того, Библия — это респектабельно.
Никакой религиозности в ней, конечно, нет. Культурная смесь на уровне гимназистки с отличной памятью. Разве мы не читали стихи поэтов, действительно волнуемых религиозными темами? Какие тут Дафнисы и Хлои? Возьмем «Доктора Живаго». Это, конечно, не религиозные стихи, а стихи с поэтикой религиозного чувства. Всего лишь, казалось бы — но там нет ни одного античного образа. Пастернаку не надо демонстрировать свою начитанность, он пишет о другом.
Число «7» является древним сакральным числом, и Ахматова, глубоко верующий человек, не могла не знать о его ветхозаветных корнях.
Она не верующий, а манипулирующий мифологемами христианства человек. Вернее, не христианства, а Библии, поскольку предания она не знает. Церковная практика и религиозная жизнь ей неведомы.
Классическая музыка — это Ахматова знает твердо — это очень респектабельно. Она пишет о голосе Г. Вишневской (услышанном по радио):
Где-то что-то на миг серебрит…
Плюс еще кое-что для объема: «алмазное сиянье», «могучая сила», петые-перепетые еще Есениным, «одеяньем шелков шелестит»…
О другом — о войне, блокаде, Ташкенте — в общем, о розах, как всегда.
Неужели нету другого слова, кроме как «сладость» — для всего?
Про природу так же совершено необходимо писать, она это делает исправно.
Приехали туда однажды в ноябре, когда листья давно облетели, и Ахматова сказала: «Природа готовится к зиме. Взгляните, какой она стала прибранной и строгой».
Борис Леонидович спросил Ахматову, умеет ли она полностью читать по-латыни название своего сборника «Anno Domini МСМХХI». Она ответила, что когда-то могла это сделать, а сейчас не уверена. Борис Леонидович стал вспоминать многосложные латинские числительные и довольно уверенно произнес полностью все заглавие, явно гордясь своими познаниями латиниста.
К слову сказать — очень плохое заглавие, в прежнем стиле манеры и позы. Ибо как прикажете читать: «Anno Domini millesimo nongentesimo vicesimo primo» (не думаю, чтобы и сам поэт твердо произнес эту кухонную латынь), или «Anno Domini тысяча девятьсот двадцать первый» (безвкусица порядочная)?..
Если не с иронией, латынь по-латыни можно использовать только тогда, когда полностью ею владеешь. Это как минимум.
Иначе это уж слишком смешная претензия.
TABLE TALKS
Ахматова много читала и много запоминала. Ее вкус — не собственный, а угаданный хитрым умом — бесперебойно работал, как фильтр: какие знания важны, какие — нет. Общая картина вырисовывалась величественная — Анна Ахматова знала, ЧТО надо любить и ЧЕМ восхищаться. В глубину — в собственное познание предмета — эти знания не шли. Ее образованность была чрезвычайно поверхностной. «Кафка писал обо мне и для меня» — все, что она смогла сказать об основном блюде
