Еще во время первых детских опытов в скромных пещерах Эскалера я собрал валявшиеся кое-где глиняные черепки, которые заняли место в моем маленьком музее на чердаке. Они лежали в картонной коробке из-под обуви, на крышке которой было старательно выведено синим карандашом: 'Пещеры Эскалера'. Я совершенно не представлял себе происхождения и возраста этих осколков. На заброшенном плато Эскалера, которое было моим излюбленным наблюдательным пунктом и местом пребывания, так как в эту маленькую пустыню никогда никто не заходил, мне попадались время от времени, теперь уже на поверхности земли, другие черепки глиняной посуды, такие же, как в пещерах. Я нашел также развалины каменной стены трехметровой толщины, достигавшей двух метров в высоту.

Наконец, в старом песчаном карьере я заметил на месте разработок на глубине до двух метров множество черепков амфор и сосудов самой различной формы из обожженной глины. Некоторые из них были сделаны на гончарном круге, другие — вручную. Я нашел также топоры из шлифованного камня, различные предметы из железа и бронзы (фибулы, рыболовные крючки, гвозди, обломки клинков мечей и ножей) и несколько кремневых ножей.

У меня появилась уверенность, что на этом крутом плато проходила городская стена очень древнего поселения, вероятно относящегося к неолиту, и что позднее здесь же был галльский оппидум (oppidum).[11]

Расширив сферу своих наблюдений и исследований за пределы плато, я постепенно убедился, что поля и сады Сен-Мартори были буквально усыпаны черепками. Более того, каждый раз, когда на территории городка проводились какие-нибудь земляные работы (закладка домов или что-либо другое), под снятыми слоями земли обнаруживались следы античных построек, а также черепки сосудов и куски грубой черепицы с прямоугольными краями (tegulae). Попадались иногда целые амфоры, урны, монеты, даже саркофаги и мраморные колонны. Все это убедило меня, что на месте современного городка существовало галло- романское поселение, разрушенное и исчезнувшее с лица земли много веков назад. Это открытие побудило меня заняться библиографическими изысканиями относительно древней истории Сен-Мартори и гипотезы (впрочем, никогда не доказанной), что на пути из Tolosa (Тулузы) в Lugdunum Convenarum (Сен-Бертран- де-Комминж) находилось небольшое галло-романское поселение Calagurris (Калагуррис). Основным документом для изучения этого вопроса был 'Дорожник' Антонина (Itineraire d'Antonin). Здесь я нашел точный ответ. В этих путевых записках римского географа Антонина приведены расстояния в количестве переходов между Тулузой и Лугдунумом и перечислены названия различных галло-романских поселений, расположенных между обоими городами. По этим данным, Калагуррис — это и есть Сен-Мартори.

Все свои наблюдения и домыслы я изложил в сообщении, в котором утверждал, что на месте Сен- Мартори сначала был оппидум, а потом античное поселение Калагуррис. Эту заметку я отправил академику Камилу Жюльену, 'летописцу галлов', он принял ее к сведению и дал высокую оценку, опубликовав за своей подписью под названием 'Калагуррис' в журнале 'Очерки древности'.

Ввиду того что местные археологи не соглашались со мной, эта статья успокоила меня. Она начиналась следующими строками: 'Мне хочется привлечь внимание читателей к бескорыстно и старательно проведенным раскопкам, которые начал в Сен-Мартори господин Норбер Кастере. Как все сделанное тщательно и добросовестно, они смогли дать ответ на спорные вопросы и поднять новые проблемы. Я считаю, что они прежде всего подводят черту под вечным спором о почтовой станции Калагуррис на дороге между Сен-Бертран-де-Комминж и Тулузой.

Если представить себе значение изученного господином Кастере оппидума, который стоит совершенно изолированно, возвышаясь над возделанной равниной, и доминирует над местом, где римская дорога, несомненно проложенная по древней неолитической тропе, пересекает Гаронну, и к тому же если учесть его положение между Тулузой и Лугдунум-де-Конвен (Сен-Бертран), указанное в 'Дорожнике', то исчезнет всякое сомнение и можно с уверенностью сказать, что господин Кастере прав, утверждая, что именно здесь находился Калагуррис, о котором так давно ведутся споры'.

Определение местонахождения Калагурриса было лишь кратким и преходящим вторжением в область древней истории. Однако я почерпнул много полезных сведений и еще сильнее полюбил скромные пещеры Эскалера. Несколько черепков глиняной посуды, собранных мной, когда я был ребенком, несомненно, послужили отправной точкой исследований и открытий, касающихся моего родного городка, который я в какой-то мере отблагодарил, доказав древность его происхождения.

Строки, посвященные мне академиком Жюльеном, и присуждение премии Тулузской академии наук и литературы, смыли позор и разочарование, пережитые мной, когда в одной из пещер Эскалера я нашел сломанную трубку, якобы принадлежавшую Эмилю Картальяку!

Однажды поиски привели меня в деревню Монтеспан, над которой возвышались развалины феодального замка, бывшего когда-то владением маркизы Монтеспан. Учитель Казедесюс, решивший после грота Тарте заняться пещерой Спюго-де-Гантье и раскопавший здесь богатую мадленскую стоянку, сообщил мне, что неподалеку отсюда протекает подземный ручей.

Оставив велосипед на ферме и расспросив о ручье, я направился через луга и леса к подножию поросшего кустарником холма, где должен был разыскать Хунтау (родник) — так жители деревни называли место, где ручей появлялся из-под земли у основания очень крутого травянистого склона.

Здесь на дневную поверхность вытекал небольшой ручеек, идя по руслу которого можно проникнуть под землю. Я попытался обследовать трещину в скале, через которую пробивался ручей, но трещина оказалась заполненной водой и слишком узкой, чтобы в нее можно было протиснуться. Однако я все-таки заметил на несколько метров выше по склону 'человеческую дыру', частично замаскированную растительностью. Именно тут находится вход в пещеру. Я соскальзываю на два метра вниз и приземляюсь на глиняный склон, который, расширяясь, идет вниз до самого русла подземного ручья. Как обычно, прежде чем спуститься в недра земли, я разулся и зажег свечу. Потом без колебаний раздеваюсь донага, и вот я уже шлепаю в прозрачной воде по выстланному гравием дну.

Вновь я испытываю захватывающее, никогда не притупляющееся ощущение, вызванное резким переходом в совершенно новую среду, в другой мир. Еще несколько минут тому назад ярко светило солнце и было жарко, кругом росла зелень и кипела жизнь. Не успел я спуститься под землю, как не стало слышно щебетания птиц, жужжания насекомых, шелеста листьев. Вокруг меня царит ночь, холодный воздух, от которого я начинаю дрожать, запах мокрой глины и камня. Повсюду враждебный мрак и жуткая тишина, еле нарушаемая слабым журчанием ручья, по которому я иду в скупом свете моего жалкого светильника.

Метров через пятьдесят просторный туннель внезапно сужается, галерея поворачивает под прямым углом, и мне приходится идти согнувшись, а вскоре — даже на четвереньках. Потолок продолжает снижаться, вода становится все глубже, и, к своему огорчению, я вижу, что в нескольких метрах впереди свод и вода соединяются — скала погружается в ручей… Передо мной непреодолимое препятствие, которое спелеологи называют сифоном и считают своим главным врагом, так как этот враждебный союз воды с камнем означает (или, скорее, означал в то время), что исследованию пещеры пришел конец. Перед сифоном всегда отступали. Я видел сифон в первый раз в жизни и с жадностью рассматривал его.

Почему в этот миг мне припомнился грот Тюк д'Одубер и его рисунки? Не потому ли, что через него тоже протекал подземный ручей? Почему у меня возникла весьма шаткая гипотеза, что за этим сифоном может находиться обширная пещера, где первобытные люди могли жить так же, как в Тюк д'Одубер, в гроте Трех Братьев и во многих других? Почему я вдруг стал убеждать себя, отбросив излишнюю скромность, что ведь я плаваю и ныряю с семилетнего возраста, не боюсь холодной воды и притом являюсь чемпионом