Лилиан тут же окаменела.

— Может, он станет добрее?

Дианкехт отрицательно покачал головой.

— Власть ожесточила его. Он лишен чувств.

У Лилиан еще оставалась надежда.

— Всегда найдется какой-нибудь выход.

Дианкехт посмотрел на нее с любопытством.

— Я восхищен тобой. Я всегда восхищался твоим мужеством.

Лилиан притворилась глупой, что она всегда успешно проделывала, когда кто-то смущал ее. А гофмейстер начинал смущать ее.

— И фиалковый цвет тебе так идет… — добавил галантный придворный с медовой улыбкой.

— Спасибо, — пробормотала фея, опуская голову перед льстивым аристократом.

Однако стыдливость феи не заставила гофмейстера молчать, наоборот, она окрылила его.

— Наверно, мы могли бы лучше узнать друг друга. Ты откровенна, я тоже откровенен, у нас есть все причины, чтобы утешить друг друга.

Лилиан с трудом сглотнула. Чем дальше она от излияния чувств гофмейстера, тем лучше. Ведь он такой сердцеед!

— Сейчас я не могу, меня обременяет печаль, как вы понимаете…

Дианкехт отреагировал на дерзкую выходку Лилиан, произнеся хрипловатым голосом:

— Ты права, сейчас не лучшее время…

Лилиан нужен был нестандартный ход. Ей не следовало наживать новых врагов. Она подняла голову, моргнула раз, еще раз и как бы невзначай произнесла:

— Хотя, быть может, на балу…

Дианкехт затаил дыхание.

— Да?

— Я сохраню для вас танец.

Гофмейстер улыбнулся во весь рот.

— Это доставило бы мне удовольствие.

Фиалковая фея быстро стала крохотной и исчезла до того, как он высказал свое пожелание:

— Первый вальс!

Что-то влажное, горячее и липкое скользнуло по ее лицу. Открыв глаза, Марина мгновенно заметила рядом со своей подушкой огромную жабу. Крик девушки прозвучал на всю улицу и разбудил Цицерона, который жил в трех кварталах от ее дома.

Оба сицилийца тут же начали колотить в дверь, пока до смерти перепуганная Марина не открыла ее и не указала рукой на кровать, закрыв глаза.

— Жаба!!! — воскликнула она, дрожа от отвращения.

— Где? — в один голос спросили итальянцы.

Повернувшись, Марина обнаружила, что никакой жабы нет, и хотя искала она ее изо всех сил, та словно испарилась, а Марина предстала в глазах окружающих отъявленной лгуньей.

Но ведь она видела жабу, та была зеленой, липкой и отвратительной. Но куда-то делась.

Марина коснулась своего лица, еще покрытого беловатой слизью.

— Смотрите, это от нее.

Салваторе погрозил девушке указательным пальцем.

— Если ты из-за такой глупости разбудила бедную миссис Хиггинс, тебе это дорого обойдется!

Марина молчала и молилась, чтобы противная миссис Хиггинс оказалась еще и глуховатой.

— Ты можешь быстренько приготовить нам завтрак, — заявил Пепиньо.

— Сначала я должна принять душ и одеться! — перешла к обороне Марина.

— Принять душ? — удивились итальянцы, которые, видно, не знали, что такое вода, судя по коричневатому оттенку их кожи.

— Мы, испанки, всегда принимаем душ, — очень гордо заявила Марина, защищая известную национальную особенность, которую она разделяла в полной мере.

А поскольку сейчас на Марине осталась слюна жабы, то, конечно, она забыла о лени, спеша ее смыть.

Она снова закричала от боли, когда вода перескочила от ста градусов — точки кипения — до нуля — точки замерзания. Марина почти все время то обжигалась, то замерзала.

Она завернула кран, и когда стала искать полотенце, обнаружила, что оно исчезло.

На этом утреннее безумие не закончилось. Ее одежда покинула чемодан и расползлась по всему дому. Завернувшись в вышитое цветами постельное покрывало, девушка обнаружила свои туфли в холодильнике, шорты в микроволновой печи, брюки на вешалке у входа, а нижние рубашки в чулане.

От изумления Марина лишилась дара речи. Это дело рук пикси? Лилиан и не думала отвечать на ее вопросы. Так что под градом упреков двух подозрительных голодных постояльцев, ожидавших в столовой, Марина собрала свои вещи и заперлась в комнате, предварительно осмотрев все отверстия, шкафы и углы.

Но ей уже не было страшно.

При тусклом свете дня ее страхи рассеялись. Тревоги и жуткие предчувствия, державшие ее в страхе предыдущим вечером, растаяли точно мрак. Похоже, она вообразила то, чего не было, что, скорее всего, было вызвано утомительным путешествием и переменой места жительства.

Истина заключалась в том, что Пепиньо и Салваторе обожали миссис Хиггинс. Просто они отличались очень вспыльчивым нравом и хотели нагнать на Марину страху. Да, они, несомненно, хотели напугать ее, подбросив ей жабу и устроив злую шутку с водой и одеждой.

А теперь ей было необходимо встретиться с Патриком, чтобы спасти Анхелу. И это было самым главным.

Марина решила не жалеть времени, чтобы одеться кокетливо, предвкушая свидание с ирландцем. Она решила, что если не сможет договориться о свидании по телефону — на случай, если ей не удастся вернуть мобильный телефон — то сама явится к нему домой и скажет «hello!».

На самом деле она больше ничего и не могла сказать, да ей было и нечего. Просто Марина хотела его видеть и поцеловать еще раз. В конце концов, ради этого она прибыла в столь далекие места.

Однако поиски Патрика были не самым трудным испытанием этого дня. В это самое утро ей предстояло выдать себя за Анхелу в школе, где та учила английский. Удастся ли Марине притвориться шестнадцатилетней студенткой? На какой курс ее определят? Вспомнят ли ее преподаватели? Заметят ли в ней перемены прежние друзья?

Терзаясь сомнениями, Марина забраковала пятнадцать облегающих блузок и три коротких юбки. Она каменела при мысли, что девушка по имени Анхела могла владеть такой горой одежды, и уже собралась быть просто Мариной, надев потертые джинсы, а сверху рубашку с короткими рукавами. Но не поддалась соблазну.

Ведь теперь она была высокой голубоглазой блондинкой. Она была Анхелой, а та не одевалась, как бог на душу положит, и нисколько не боялась перемен.

Анхела тщательно подбирала одежду, чтобы, видя ее, все оборачивались, выдыхая короткое «ох!!!».

Это спонтанное восклицание, невольно срывавшееся с уст прохожих, являло миру, насколько неожиданной и неотразимой может быть Анхела, но никто не подозревал, что ради такого эффекта она каждый день тратила пятнадцать часов на то, чтобы подобрать себе очередной наряд.