что новгородцы согласятся на мир…

Но советники уговорили Ярослава попробовать уладить дело миром.

Великий князь не напрасно сомневался, посылая Святослава и Андрея Воротиславича разговаривать с вечниками. Проку от этого посольства не было. Послов великого князя новгородцы встретили угрозами, обидными выкриками, непристойным смехом. В нарушенье всех обычаев, вечники собрались на торговую площадь вооруженными, с копьями и мечами. Вечевой приговор был по-прежнему резким и недвусмысленным: «Княже, поди прочь, не хотим тебя. Если сам не уйдешь — прогоним силой!»

Еще неделю просидел Ярослав Ярославич на городище, надеясь только на чудо. Советники великого князя гадали, как могут повернуться события. «Может, одумается новгородская господа, когда мятеж захлестнет боярские дворы?» — подсказывал Ратибор. «Может, пригрозят немцы рубежам и побоится Новгород остаться без княжеской защиты?» — размышлял вслух Гаврила Киянинов. «Может, склонят на сторону великого князя новгородскую церковь обещанья пожаловать вотчины у Зубцова?» — говорил Андрей Воротиславич…

Но чуда не произошло. Вече оставалось непреклонным. Немцы не нарушали мирного договора. А владыка Далмат отписал в ответной грамоте, что церковь примет дар ради спасенья души, но не ради мирских помыслов великого князя. «Богу — богово, кесарю — кесарево, — наставлял архиепископ. — А от распри между вечем и великим князем церковь в стороне».

Ждать больше было нечего.

Со всех сторон, как медведя в берлоге, обложили городище новгородские сторожевые заставы.

Боярин Петрила Рыгач привез последнее предупрежденье: «До николина дня[62] отъезжай, княже, из Нова-города. Пожелаешь вешней водой плыть — дадим ладьи. Пожелаешь снарядить обоз по суше — дадим лошадей. А не пожелаешь отъехать добром — пойдем на тебя ратью!»

Отплывая от городища, Ярослав не удержался, погрозил кулаком столпившимся на берегу новгородским ополченцам:

— Не навсегда уезжаю! Вернусь — все обиды вспомню!

Погрозил, сам не веря в скорое возвращенье. Войско! Где взять войско? Ярослав вспомнил, как трудно было собрать полки для зимнего похода. Не помоги тогда баскак Амраган, может, и похода не было бы…

«Захотят ли удельные князья идти ратью на Новгород? — думал Ярослав и с тоской признавался: — Не захотят!»

Долог путь от Новгорода до Владимира. Водная дорога с севера в Низовскую землю проходила по реке Мсте до озера Мстино, потом через волоки на реку Тверцу, с Тверцы к Волге, а Великим Волжским путем до города Кснятина, что стоит близ устья Нерли. Оставив здесь ладьи, великий князь пошел дальше лесными дорогами через ростовские и суздальские земли, в обход Переяславля. Почти месяц длилось это невеселое путешествие.

Стольный Владимир встретил великого князя дождями — обложными, тоскливыми. Клочковатые тучи проплывали так низко, что, казалось, задевали за кресты Успенского собора. Струйки мутной дождевой воды текли по стеклам великокняжеских хором. Из-за этого все, что виднелось за окнами, казлось Ярославу ненадежным и зыбким: и сложенные из туфовых плит стены Детинца, и потемневшие кровли боярских хором, и купола церквей.

Тоскливо, зыбко было и на душе у великого князя. С трудом продравшись через леса по размокшим дорогам, возвращались гонцы, привозили грамоты из дальних и ближних городов. Приехал и посланец от тысяцкого Ратибора, который отправился жаловаться на новгородцев хану Менгу-Тимуру.

Бояре великого князя, читая грамоты, недоуменно разводили руками. Все перемешалось на Руси! Союзники не откликались на просьбы о помощи, а заклятые враги являли дружбу!

Удельные князья, когда-то по первому зову становившиеся под великокняжеское знамя, присылали вместо полков увещеванья не проливать христианскую кровь, мириться с Новгородом. Борис Васильевич Ростовский даже о дьяволе вспомнил, за грехи наши вражду посеявшем…

А ордынский хан Менгу-Тимур, от которого не очень-то помощи ожидали, сразу обещал прислать войско и даже назвал Ярослава «любимым чадом своим». Тысяцкий Ратибор написал из Орды, что по улусам уже собирают воинов для похода на Новгород.

Как это понять?

Дмитрий же Переяславский, давно точивший меч на великого князя, вдруг отказал новгородскому посольству, которое звало его на княженье. И не просто отказал, а будто бы сказал послам: «Не хочу брать новгородского стола над Ярославом Ярославичем, ибо старший он в княжеском роде!»

Откуда такое смиренье? Неужто сын Александра Невского забыл о главенстве над Русью? Что-то не верится…

А смиренник Василий Костромской, в княжестве которого владимирские тиуны раньше хозяйничали как дома, вдруг показал зубы. Его ближний боярин Семен Тонильевич поспешил в Новгород, объявил от имени князя Василья: «Ведомо мне стало, что брат мой Ярослав идет на Новгород со всею силою своею. А хан ордынский посылает по Ярославову лживому слову рать свою на вас же. Жаль мне вас, отчину мою. Батюшка мой блаженной памяти Ярослав Всеволодович любил Великий Новгород, и я вас люблю, чада мои, в обиду не дам!»

Если б князь Василий только боярина в Новгород послал, было б еще полбеды. Так нет же, сам отправился вместе с послами новгородскими Петрилой Рыгачом и Михаилом Пинищиничем в Орду, подговаривать хана против старшего брата! Тысяцкий Ратибор рассказал после, что Василий бил челом Менгу-Тимуру: «Новгородцы пред тобою правы, а Ярослав виноват. Дани с Новгорода для тебя собраны сполна, а Ярослав те дани не шлет». А новгородские послы бояре Петрила и Михаил на той злокозненной челобитной крест целовали, хана и мурз без счета одаривали серебряной казной, рыбьим зубом[63] и соболями. Менгу-Тимур поверил, вернул войско. А вместо войска прислал во Владимир мурзу с наказом, чтобы князь Ярослав больше не лукавил, дани с Новгорода не утаивал, иначе будет ему худо…

«С чего это брат Василий так осмелел? — терялся в догадках Ярослав. — С кем из князей сговорился? Может, ханскую защиту себе выговорил?»

Снова рассылал великий князь гонцов, обещал; уговаривал, грозил, умолял. Но в ответ получал лишь обещанья, зыбкие как пересохший песок на речном плесе. Порой Ярославу казалось, будто он рубит мечом воду: размах широкий, удар могучий, а следа — не остается.

Слепой гнев переполнял великого князя. Бояре-советники в страхе отводили глаза, со всем соглашались, разговаривали с Ярославом робко и успокаивающе, будто с безнадежно больным.

Новгород оставался непокорным.

Удельные князья с затаенным злорадством следили за отчаянными усилиями великого князя.

Ярослав Ярославич понимал, что решается судьба не только новгородского стола, но и великого княженья. Удержать власть над Русью может только сила, и эту силу он должен показать, смирив Новгород!

В первую неделю успенского поста великокняжеское войско выступило в поход. С Ярославом пошли к Новгороду владимирские дружины, пополненные боярскими отрядами, городское ополченье, суздальский полк князя Юрия.

На Волге к войску присоединились тверичи князя Святослава Ярославича и смоленская рать князя Глеба Ростиславича.

Глеб Смоленский решился на поход не ради Ярославовой выгоды. Он давно приглядывался с опаской к своему брату Федору, нашедшему приют в Ярославле. Князь-изгой Федор Ростиславич женился на княжне Марии, единственной наследнице покойного Василия Всеволодовича Ярославского, и вместе с вдовой княгиней Ксенией управлял княжеством. Федор не раз грозил брату: «Хоть через год, хоть через десять, а верну отчину свою город Смоленск!» Поэтому Глеб искал случая услужить великому князю, надеясь с его помощью смирить брата. Случай представился; Ярослав с благодарностью принял помощь войском…

Великий Новгород готовился к обороне. Тысячи горожан строили острог по обе стороны Волхова, свозили под защиту городских стен товары, хлеб и именье из сел и боярских усадеб. Каждый конец