настоящее лицо. Как тебе моя теория?

— Мозги у тебя лихо закручены! Я никогда не понимала и десятой доли твоих…

— Глория, ты ведь можешь быть и не такой скупой, какой притворяешься…

— Я поняла. Ты собираешься нализаться. Прошу тебя сделать это в другом месте.

Я опрокинул в себя другую порцию, чмокнул Глорию — вкус был горький, — тряхнул руку Майкла и ушел.

Мое сползание в больницу для умалишенных оказалось серией открытий. Весь путь вниз я проделал, ощущая в себе нечто удивительное — это можно выразить словами: «Ну вот! Я, наконец, нашел объяснение всего!» Видение каждого следующего дня в корне отличалось от видения дня прошедшего. И чем больше я познавал себя, тем более неординарным становилось мое мышление. А вскоре оно вообще ушло «за рамки». И чем страннее становилось мышление, тем страннее становилось поведение.

К примеру, в тот день я сделал открытие, вдребезги разбивающее последние остатки иллюзий, — меня уже не удовлетворяла фраза, обращенная к себе: «Парень, науку сокрытия твоих самых сокровенных чувств ты всосал с молоком матери, и со дня рождения ты только и делал, что каждый день облачался в новую маску». Я пошел дальше: стал представлять, что все мы по сути — маски. Каждая — для своего особого случая. Я начал думать обо всем сущем, что окружало меня: об одежде, автомобилях, свертках с бутербродами, зданиях, а фактически обо всем, на что ложился мой глаз, — как о фальшивой оболочке, как о рекламной обложке. Я начал думать о нашей цивилизации как о скопище масок, подобий, штампов и сюжетов.

Учтите, что просто так думать — вполне безобидное занятие. Неприятности начинаются, когда ты позволяешь этим ощущениям влиять на твое поведение. Говорят, что тот, кто живет в мире, рассогласованном с миром остальных людей, — умница. Однако этот умник живет в другой системе координат, отталкивается от посылок и существует по правилам, в корне отличающимся от посылок и правил, естественных для большинства. Доходя до этих умозаключений, понимаешь, почему общество имеет право изолировать некоторых своих членов.

К станции пришлось идти пешком. Я ничего не имел против. Вечер суетился холодным дождиком, такие вечера мне нравятся. К тому же моя ноша, коричневый бумажный пакет из-под овощей, хотя и выглядел раздутым, оказался на удивление легким. Пару слов о том, откуда он взялся.

Майкл, Глория и два их отпрыска живут в одном из тех длинных, низковатых блоков, вырастающих ныне как грибы на окраинах. Их называют «нужными». И они действительно нужны! Площадка перед домом — это только место для парковки машин обитателей блока, и ничего более. Окна квартиры выходят на обе стороны здания. Вид из задних окон — место парковки машин обитателей следующего блока. Однако по одной верной примете вы можете безошибочно угадать, что вы в Уэстчестере, а не в Бронксе или Куинсе: кое-где по краям стоянок сквозь щебенку пробиваются деревца. Другая примета: шум машин стихает к половине десятого вечера. Магазины закрываются. Такси поймать невозможно.

Жители этих блоков сами выполняют кое-какие обязанности, которые в других домах выполняют привратники. К примеру, сами таскают мусор в огороженные мусоросборники на краю стоянки для машин. Ограда их низка, чтобы не царапала эстетичный взгляд, за ней стоят пронумерованные железные контейнеры, каждый из которых способен вместить специальный бидон для мусора. По контейнеру и бидону на квартиру — это очень удобно, так как обычно люди не знают, куда девать свой мусор.

В тот вечер Глория всучила мне по уходе коричневый пакет, содержащий отходы их семейства за день, и попросила положить его в бидон. Но когда я по номеру нашел их нишу, бидон оказался переполнен. Более того, я бы не смог запихать пакет и в контейнер, края которого возвышались над бидоном по причине крайней переполненности последнего.

Секунду я размышлял, а не сплавить ли мне пакет в чужой бидон? Но на бетонном выступе крайней квартиры стояла авторитетно выглядящая группа людей. Они напоминали свободных от службы полицейских. Притворялись невинными, слушая транзистор. Я был убежден — они поняли, что у меня на уме. И не стал вызывать их недовольство и последующее выяснение отношений, которое бы произошло, положи я пакет в бидон кого-нибудь из них.

Я свернул на улицу, зажал пакет под мышкой и направился к станции.

Я так и не избавился от страха перед полицейскими. Бывают дни, и особенно вечера, когда мной овладевает навязчивая идея — сколько же их вокруг? Большинство людей говорит, что их, в общем, не так уж и много, но иногда я вижу их везде. Думаю, это потому, что я проработал в газете целый год: я узнаю шпиков — переодетых копов, в ком их не признает никто. Признаю их в обычных людях. И не потому что надо мной довлеет чувство вины или сопричастности к преступлению. До этой ночи я ничем не бросал вызов общественной морали. Просто я часто чувствовал себя шпионом.

Острота ощущения не притупилась за четыре года обучения в колледже Айви, ведь там я был ниггером с белым цветом кожи, оторванный ото всех и не имеющий с ними ничего общего. Впрочем, это было не только чувством. Я и в самом деле был там парией.

Но это — моя собственная «чудинка». Когда подходило время покупать одежду, я шел туда же, куда ходили все студенты «братств»: в «Джи Пресс и А. М. Розенберг». Позднее, вернувшись с войны, окунувшись в рекламу, я стал ходить в «Брукс Бразерс», что по сути одно и то же. Главное состоит в том, что в обоих случаях я носил маски. Я не хотел выглядеть снаружи так, как я выглядел изнутри. Я хотел быть неотличимым от них.

Меня давно тревожила мысль: обыкновенная одежда мужчины, то, что называют «костюм делового человека», является платьем, задуманным и сшитым для обмана окружающих. Как фасад современного банка. Облик этой неоклассической архитектуры призван выражать только одно — доверие к честности и долговременности учреждения, обосновавшегося внутри. Такова цель и костюма для делового человека — бьющая в глаза реклама мужчины. А реклама во многих случаях обманчива. Костюм как бы говорит: «В делах ты можешь верить этому человеку!» Одежда современного мужчины скроена не для удобства, защиты от холода или по сезону. Она сделана для убеждения окружающих в искренности намерений, в духе «я сделаю все как надо, будь спокоен!».

Самое смешное, думал я, шагая к станции, даже когда я вступил в коммунистическую партию во времена Народного фронта, я продолжал носить этот честный покрой от «Брукс Бразерс». И это не случайно, в те дни для комми важно было заявлять о себе не выделяясь из толпы, быть как все, может, немного впереди, и ни в чем не выдавать себя за персону, нацеленную на отказ от устоев, принятых в сфере ношения одежды. Костюм делового человека был ширмой. Именно поэтому 23 июня 1941 года, на следующий день после наступления Гитлера на Сталинландию, «товарищи» бросились в магазины и купили себе костюмы, выдержанные в строгом, деловом стиле. Это был великий день также и для портных.

Еще один полицейский прошел мимо. Казалось, будто все копы как один вышли на дежурство. Даже в поезде один начал ходить взад-вперед по вагону. И оттопыренный его пояс со спрятанным пистолетом мозолил глаза! Шпик! Почему он едет в пригородном поезде? Почему он подозрительно глянул на меня? Или мне показалось? Неужто я все-таки налакался у Глории? Пакет был со мной, и он, видно, не давал покоя копу. Положить, что ли, его на пол, чтобы с глаз долой? А я уж и позабыл про него! Да, если предположить, что меня спросят, как я объясню?..

Мои костюмы скроены по одной модели. Пример для подражания — Брукс Аткинсон, знаменитый критик, печатающий в «Нью-Йорк Таймс» статьи о пьесах сезона. Когда-то я изучил его фотографии (заказал исследовательскому отделу в «Вильямсе и Мак-Элрое»). Он носил такие же, как на мне, костюмы: серого ли они были цвета или нет, не знаю, живьем его не видел. Но, судя по снимкам, серые. Еще одна деталь костюма: рубашка с приспущенными пуговицами. Так носят в Гарварде, Амхестере и даже в Иеле. Он предпочитал маленькие плоские галстуки с толстым узлом из простой материи темных тонов. Эффект от костюма — фантастическая честность и скромность обладателя в превосходной степени. Как этот костюм внушал доверие, восхищался я, как располагал к себе! И все же, читая его ревью, я понимал, что он такой же, как все. Его зубы были так же остры, и он так же любил соленый вкус крови, как и бесчисленное