закалку, оказалось, как показало время, углубленным и облагороженным, обретя способность выдвинуть и осуществить внушенные духом подлинной гуманности идеалы красоты, с ликованием встреченные всюду. Через народный танец Моисеев, не подчиняя разум политике и ее веяниям от смены умирающих вождей, обосновал оптимизм и этику так прочно и надежно, что альтернативы нигде в мире в этой сфере искусства ему не нашлось.

Смыслом любой полноценной духовной жизни является непоколебимая вера в истину и открытое исповедание ее. Этим постулатом руководствовались великие художники. Ему следовал Мстислав Ростропович, и мы знаем, что из этого получилось и чего стоило музыканту. А сколько невзгод перенесла Плисецкая только из-за одного-единственного желания — творить, согласуя свою деятельность со смыслом своей жизни и жизни других людей, которых оказалось не так уж и мало на всех континентах.

Независимостью от политических веяний отличался и Огнивцев, с которым я часто встречалась на крупнейших концертных сценах страны и за рубежом.

Беглецам из Советского Союза — Нуриеву, Барышникову, другим артистам — «приклеивали» в свое время звания предателей, изменников родины только за то, что им хотелось расширить границы творчества, обрести свободу в нем и достоинство. (Помню, в Америке журналисты наперебой расспрашивали меня об «инакомыслящих» — Сахарове, Пастернаке, Тарковском… Что им было отвечать? Что мы не умеем беречь таланты? Что не прислушиваемся к голосу ученых и художников, смело исповедующих собственное видение мира? Что на моей родине есть еще, к сожалению, дураки, которые в силу скудоумия не понимают требований общественной пользы и элементарной нравственности, морали?)

«Почему добрая половина главы о звездах балета?» — резонно спросит читатель. Что тут сказать?.. Так сложились мои артистические привязанности. К тому же имена ведущих балерин и танцовщиков всегда были на виду и не сходили с уст даже людей, не имеющих никакого отношения к балетному театру. И дело не в моде или популярности русской хореографии. Просто мои художественные устремления, поиски сплошь и рядом шли параллельным курсом с творческими удачами лучших представителей национального балета.

Первый восторг от выступления Ансамбля народного танца под руководством Игоря Моисеева я испытала более сорока лет назад и с тех пор заинтересованно слежу за деятельностью коллектива, его солистов, самого Игоря Александровича. Три десятилетия исполнилось моей дружбе с Майей Плисецкой и ее мужем Родионом Щедриным. Общение с этой замечательной супружеской парой доставляет истинную радость, непередаваемое ощущение новизны художественных открытий, на которые они оба горазды. В напряженной гастрольно-концертной жизни я находила час-другой спрессованного до предела времени, чтобы побывать на спектакле с участием Екатерины Максимовой и Владимира Васильева, почитать, что пишут о любимцах балетной публики столичные газеты и журналы, зарубежная пресса. В поле моего зрения оказался и талант Михаила Барышникова, сверкнувший на балетном небосклоне родины и умчавшийся на Запад, чтобы лишний раз подтвердить репутацию русского человека, способного и вдали от Отечества творить чудеса.

Разумеется, далеко не все выдающиеся артисты, выходцы из бывшего Советского Союза, чей вклад в мировую сокровищницу культуры громаден и порой неоценим, уложились в рамки моего повествования. К примеру, Святослав Рихтер или Давид Ойстрах. Я боюсь показаться неискренней или малоискушенной в сложном творчестве таких гигантов музыки, их подчас необыкновенной, неоднозначной жизни в искусстве. Впрочем, с Давидом Федоровичем Ойстрахом и я часто выступала на концертах на родине, за границей, и память сердца хранит пережитое. И все же останавливаю свой выбор лишь на нескольких личностях из огромного соцветия блестящих имен уходящего века.

Хотя о всех персонажах главы написано столько, что из обилия публикаций — статей, очерков, интервью, книг — можно было бы составить уникальный многотомник, предлагаемые читателям воспоминания дополнят портреты моих современников, людей необычайной судьбы, мужества и веры в истинное предназначение человека на земле.

С красивейшим басом мирового уровня, певцом Большого театра Александром Павловичем Огнивцевым я познакомилась вовсе не на концерте в Большом зале консерватории, как написал однажды чересчур ретивый журналист, а на рыбалке, которой увлекалась в молодости. В ней я видела отдушину от бесконечной гастрольной жизни на колесах. Я удила на Истре, на Угре, на Оке под Тарусой… Обожала и подледный лов. И пусть не так уж богат был иногда мой улов, зато после дня, проведенного на снежной целине, чувствовала себя отдохнувшей, бодрой, легко дышалось, да и пелось всласть.

В один из погожих летних дней занесло нас с мужем порыбачить в тихой заводи Пестовского водохранилища, что в Подмосковье. Забралась с удочками на борт старого, списанного на покой парохода под названием «Бухара», служившего одно время филиалом санатория «Тишково» на воде. Раскладываю снасть. Невдалеке сидит на ящике из-под говяжьей тушенки маленький худенький старикашка в тюбетейке, как потом оказалось, бывший литейщик Автозавода имени Лихачева. Рядом с ним, закинув удочку, стоит светловолосый гигант в красной шелковой рубахе, точь-в-точь Огнивцев. Присмотрелась. Неужели это он? Он! Точно он!

— Подсекай! — вдруг взвизгивает старичок, бросаясь к певцу. — Не видишь, что ли, что клюет!

Пока артист пытался вытащить здоровенного леща, жирного, как поросенок, старичок метался по палубе, выкрикивая советы и поднимая к небу худые темные руки. Наконец рыба на палубе. С минуту оба блаженно созерцают добычу, затем, насадив наживки, закидывают снова удилища за борт.

— Слушай, — хитренько прищурившись, начинает старичок, — а я тебя узнал. Ты — Огнивцев, в Большом театре поешь. Я тебя в опере «Борис Годунов» слушал. Силен ты, братец, Борис. Моща-а… бояре, купцы, мелкота разная куснуть тебя норовят, а ты как медведище матерый. «Повремените, дескать, я царь еще!» А как ты умирал в последнем акте! Жуть! Я после этого, елы-палы, всю ночь не спал. Так вот и слышу: «О, злая смерть, как мучишь ты жестоко!» А помнишь эту оперу, как ее? Про короля Филиппа… Ты вот тоже его пел. Женился старый на молоденькой, а она с сыном спуталась. Обидно старику. Сидит он один и поет: не любила, дескать, она меня.

И старичок довольно правильно пропел дребезжащим тенорком знаменитую арию короля Филиппа из оперы Верди «Дон Карлос»: «Не был я ею любим, о, нет, нет, никогда».

— Я и сам сызмальства пою, — входит в раж старичок, полностью отключившись от рыбной ловли. — Какая жизнь без песни, скукота, да и только! Давай-ка, братец, споем, а?

— Люда, — обращается артист ко мне, — как ты думаешь?

От неожиданности сразу не могу вымолвить и слова.

— Не зна-а-ю, — почти нараспев выдавливаю наконец из себя.

— Не привык я так, — конфузился Огнивцев, — да и врачи не велят петь на воде, влажность-то какая!

— А ты их не слушай, мало ли чего наговорят, — убеждает старик, — давай, подхватывай!

«Ничто в полюшке не колышется», — запел он козлиным, скачущим голосом. «Только грустный напев где-то слышится», — подхватил певец своим могучим басом. Песня ширилась и разливалась по просторам залива. Смолкли голоса отдыхающих, разбивших на берегу палатки, остановили стремительный бег моторные лодки, не стало слышно скрипа уключин рыбацких деревяшек. Залив «слушал» концерт.

Спустя годы мы как-то вспомнили об этом «концерте».

— Не мог сдержаться — красотища-то какая была вокруг, — сказал певец, — грех не спеть.

Международное признание, как я узнала от Плисецкой, пришло к артисту еще в 1951 году в Берлине, где проходил III Всемирный фестиваль молодежи, на который съехались юноши и девушки из 105 стран мира. Большой театр представляли двое: от балета Майя Плисецкая, от оперы — Александр Огнивцев. Первая премия и золотая медаль лауреата фестиваля лишний раз подчеркнули незаурядность личности молодого певца. Именно в те годы выдающиеся деятели культуры страны — Шостакович, Прокофьев, Голованов, Мелик-Пашаев и другие — увидели в его лице наследника и продолжателя шаляпинских традиций русской оперной сцены — так много в нем оказалось заложено великим певцом.

И в самом деле, у Шаляпина он учился насыщать глубоким психологическим содержанием не только целые музыкальные фразы и слова, но и каждый отдельный слог, постигать богатство нюансировки и тембровой окраски.