в Москве (22 апреля) к турецкому султану отправился гонец Д. Степанов с предложением мира и дружбы. До Царьграда он так и не доехал: на Дону его убили татары[691].
Страшные картины «турецкой опасности», нарисованные Герберштейном, оказали воздействие на московский двор, совершенно противоположное тому, на которое рассчитывал опытный имперский дипломат. Великий князь Василий III и его окружение еще раз убедились в необходимости сохранять дружеские отношения с Портой.
Надо воздать должное русским дипломатам. Они оставили у имперского посла полную иллюзию согласия России на «единачество» с другими «христианскими державами» для борьбы с «врагами христианства». Это было совершенно необходимо для того, чтобы добиться своей цели — использовать имперское посредничество при заключении выгодного и прочного мира с Великим княжеством Литовским. Дело оказалось сложным. Василий III хотел, чтобы мирные переговоры велись в Москве, а именно этого и не желал Сигиз-мунд. Для уточнения места ведения переговоров русское правительство разрешило племяннику Герберштейна Гансу фон Турну 26 апреля выехать ко двору польского короля. Вернувшись 14 июля в Москву, он сообщил, что Сигизмунд соглашается прислать своих послов только на русско-литовскую границу. С этим Василий III не хотел согласиться. Переговоры, таким образом, зашли в тупик еще прежде, чем начались. Камнем преткновения стал «процедурный» вопрос. Ганс фон Турн снова был послан в Литву. Он передал королю, что Герберштейн будет считать свою посредническую миссию законченной, если тот не согласится, чтобы переговоры происходили в Москве. Благодаря нажиму имперского дипломата удалось получить согласие Сигизмунда на присылку послов в Москву[692].
За этой уступчивостью скрывались реальные трудности, которые переживала тогда Литва. Польский сейм решительно отказал литовским панам-раде в вооруженной и финансовой помощи для борьбы с Москвой в связи с необходимостью сопротивления татарам и угрозой со стороны Тевтонского ордена[693].
Свое «миролюбие» Сигизмунд решил подкрепить демонстрацией литовской вооруженной силы и нажимом на Москву со стороны крымских татар[694]. В Крым из Литвы был послан виднейший магнат Альбрехт Мартынович Гаштольд «с великою казною», чтобы добиться от Мухаммед-Гирея участия в войне с Россией[695]. В августе 1517 г. Токузан-мурза и другие крымские мурзы с 20-тысячным войском совершили набег на район Тулы и Беспуты. Находившиеся на реке Вошани (у Алексина) русские воеводы князья В. С. Одоевский и И. М. Воротынский срочно выслали вперед небольшой отряд И. Тутыхина и князей Волконских, чтобы они, не вступая в открытое столкновение с крымцами, мешали их дальнейшему продвижению в глубь русской территории. Тем временем основная московская рать смогла бы собраться и двинуться в поход. Узнав о приближении русских полков, татарские мурзы начали спешно отходить. Но пути их отхода оказались перерезаны в результате того, что «украинные люди», пройдя лесами, завалили дороги деревьями. В ходе дружных действий местного населения и русских воевод крымским отрядам был учинен страшный разгром. Почти все крымцы были истреблены[696].
О набеге со слов очевидца рассказывает автор Постниковского летописца: «Приходили мурзы и татарове крымские на Тулу, и на Безпуту, и на Олексинские места, и божьим повелением тогда много побишя татар на Глутне, и по селом, и по крепостей, и на бродех, а полон олексинский весь отполонишя. А приходило с крымскими мурзы 20 000 и яко же слышяхом о том от достоверных, паче же и от самех татар, что от 20 000 токмо (в Софийской II летописи — «мало их») их в Крым придошя, и те пеши и наги и боси»[697].
В сентябре 1517 г. одновременно с отправкой в Москву послов маршалка Могилевского Яна Щита и писаря Богуша Сигизмунд с войсками выехал в Полоцк. Отсюда под псковский пригород Опочку двинулись полки князя К. И. Острожского, усиленные отрядами наемников из Чехии и Польши. Эта явная военная демонстрация имела целью добиться со стороны московского государя уступчивости. Но запугать Василия III было делом нелегким. Еще весною того же года, как бы предвидя возможность нападения на Псков, он отдал распоряжение Ивану Фрязину восстановить 40 саженей разрушившейся Псковской крепости: «А стала сорок саженей великому князю в семсот рублев, опроче повозу поповского, а псковичи песок носили, решетом сеючи». Стену укрепили и у Гремячей горы, а «чаяли Литве подо Псков»[698]. Осада Опочки затянулась. Попытка взять крепость штурмом (особенно сильный приступ был 6 октября) не увенчалась успехом. Отдельные литовские отряды направились под псковские пригороды — Воронач, Красный и Велье. О военных действиях литовцев воевода князь А. В. Ростовский (находившийся с июня «на заставе» в Луках) сообщил Василию III. В Опочку на помощь осажденным с отрядами подвижных войск были двинуты из Лук «легкие воеводы» — князь Ф. В. Оболенский, ставший за рекой Соротью в Изборске, и И. В. Ляцкий, расположившийся в городке Владимирце. Действия русских воевод на этот раз отличались оперативностью.
По данным посольских дел, Оболенскому удалось разбить литовскую заставу в 5 тыс. человек, а Ляцкому — заставу в 6 тыс. человек (в пяти верстах от главных сил К. Острожского). Ляцкий затем разгромил и другую заставу, шедшую на помощь литовцам, и взял в полон воеводу Черкаса Хрептова. Наконец, заставу в 3 тыс. воинов разбили И. Колычев и П. Лодыгин. Энергично действовали под руководством наместника В. М. Салтыкова и осажденные в Опочке, которые перебили б тыс. литовцев и полонили воеводу Сокола[699].
Узнав о движении главных русских сил князя А. В. Ростовского, К. Острожский счел за благо отступить, оставив под Опочкой «все воинское устроение». Весть о победе достигла столицы Русского государства 24 октября[700]. Попытка Сигизмунда оказать военное давление на русских дипломатов полностью провалилась. Это, конечно, только ухудшило положение литовцев за столом переговоров в Москве.
Ян Щит и Богуш прибыли в Москву 3 октября. Но как только здесь получено было известие о походе Острожского, послов задержали в Дорогомилове. Лишь после разгрома литовцев и отхода Острожского с русской территории Василий III дал согласие принять литовских представителей. В переговорах с ними участвовал и С. Герберштейн. Московский государь торжественно заявил, что готов примириться с Сигизмундом ради своего «брата» Максимилиана и из-за того, чтобы «рука бесерменская не высилася и государи бы бесерменские вперед не ширились, а христианских бы государей над бесерменством рука высилася и государства бы христианские ширились»[701]. Эта расплывчатая формулировка о «бесерменских государях» вообще давала русским дипломатам возможность интерпретировать ее так, как это они считали для себя подходящим, и одновременно создавала впечатление готовности России пойти на вступление в антитурецкую лигу.
Гораздо труднее приходилось обеим сторонам, когда нужно было от деклараций переходить к рассмотрению конкретных условий мира. И русские, и литовские дипломаты начали торг с «запроса». Василий III заявил, что Сигизмунд «неправдою» держит «отчину» русских князей — Киев, Полоцк и Витебск. Пикантность этого заявления состояла в том, что справедливость русских требований фактически была признана по договору 1514 г. России с Империей, и, когда русские дипломаты сослались на этот договор, Гер-берштейну пришлось отводить их ссылку тем, что Шнит-ценпаумер заключил его «не по государя нашего велению»[702].
Со своей стороны литовские послы говорили о том, что им «из старины» принадлежит не только Смоленск, но и Новгород, Псков, Вязьма и Северщина. Разговор, словом, велся на столь различных языках, что о взаимопонимании не могло быть и речи. Прояснила, но не облегчила ситуацию позиция, занятая Герберштейном. С имперского представителя спала маска беспристрастного третейского судьи в споре. Он ясно высказался за передачу Смоленска Литве, подсластив эту пилюлю, преподнесенную своим русским друзьям, ссылкой на пример Максимилиана, отдавшего Верону ее гражданам. Но отказываться от старинного русского города, присоединенного с таким большим трудом, в Москве не собирались.
Не возражая в принципе от продолжения переговоров, но на более реалистичной основе, московские дипломаты решительно отклонили предложения Герберштейна. Имперскому представителю не оставалось больше ничего другого, как покинуть Москву. 22 ноября он вместе с московским послом дьяком В. С. Племянниковым отбыл к имперскому двору. Еще ранее (18 ноября) уехали из русской столицы литовские представители[703].
Итог первой миссии Герберштейна в Москву для него был безрезультатным. Русская же сторона добилась возобновления сношений с Империей, нарушенных после Венского конгресса. Москве стала ясна
