основанные на значительных различиях в широком спектре постоянно меняющихся телесных типов.

Делрой видел фотографии победительницы последнего залета Лондон — Париж. Это была крошечная фитюлька, щепочка, в которой невозможно распознать человека: всего лишь капелька мозга на острие летящей стрелы. Человеческое тело не предназначено для полета, и чем сильнее ты переделываешь себя, чтобы летать, тем дальше отходишь от «видовой модели». Яра, несмотря на ее поразительно малые размеры и гротескные пропорции, сделала пока что лишь несколько шагов по этой длинной-длинной дороге…

Разумеется, среди улучшенных можно было бы попытаться выделить некие обобщенные типы или классы, исходя из форм и размеров, как стандартные боксеры различаются по весовым категориям. Однако при таком огромном разбросе вариантов в итоге получилось бы либо несколько классов со значительными различиями внутри каждого, либо множество классов очень небольших по численности.

Ни тот, ни другой вариант не годился для соревнований. Именно поэтому спортивные мероприятия улучшенных не привлекали массовой аудитории. Все знаменитые спортсмены — не только в легкой атлетике, но также и звезды футбола, тенниса, гольфа и так далее — были стандартными.

Делрой не стал тратить время, объясняя все это Яре, — не имело смысла заново повторять то, что они оба прекрасно понимали. Он сказал просто:

— Это щедрое предложение. И вы пошли на большие хлопоты, чтобы добраться сюда. Зачем? Что вы получите от этого?

— Нам нужен ваш авторитет, — ответила Яра. — Установив завтра новый рекорд, вы станете знаменитостью. Если после этого вы решите улучшить себя, то присоединитесь к какой-то кладе, и она тоже окажется в центре внимания. Вы назвали это коммерческим предложением — мне не нравится это слово, но оно довольно точно отражает суть. Сами знаете, какой разброд царит среди улучшенных — множество телесных типов, огромная текучка. Такое состояние не может длиться долго. Это фаза эксперимента: сейчас можно разыскать любую из возможных вариаций тела и ума. Но скоро все закончится. Люди обнаружат, что некоторые вариации лучше других, и захотят жить в сообществах тех, кто умом и телом похож на них. Спустя какое-то время немногочисленные ведущие клады начнут расширяться, а множество непопулярных обнаружат, что их население утекает, дабы присоединиться к более успешным… Мы хотим быть среди победителей, а не проигравших.

Делрою показалось, что он уловил за невозмутимым выражением лица Яры и отточенными формулировками нотку настойчивости, возможно, даже озабоченности.

— Поэтому мы разработали программу, — продолжала Яра, — основанную на том, чтобы убеждать нужных людей присоединиться к нам: лидеров, образцов для подражания, людей, добившихся успеха в жизни. Таких, как вы.

— Вы хотите сказать, таких, каким я стану, если завтра побью рекорд, — возразил Делрой.

Яра улыбнулась.

— Об этом не беспокойтесь. Не забывайте, я и сама однажды побила рекорд. Я могу сказать, когда имеются все условия. Это наверняка случится.

— Ценю вашу уверенность, — отозвался Делрой, постаравшись, чтобы это не прозвучало саркастически. Насколько он понимал, предсказывая ему победу, Яра тем самым тонко давала понять, что он будет нужен ее кладе, только если побьет рекорд. Из проигравшего символа не выйдет.

Хочет ли он имплантировать себе крылья и взмыть в небеса? Звучало весьма заманчиво, однако ведь существует и множество других вещей, которые могут быть не менее желанны. Если он завтра добьется победы, предложений появится масса. Мысль об этом пьянила. Делрою льстило, что его так обхаживают, но еще более восхитительной казалась бесконечная перспектива возможностей.

И однако, побеждая в соревнованиях — или устанавливая рекорд, — он опирался на обширный свод правил, определяющих, что можно считать истинным состязанием, а также на упорные тренировки, благодаря которым достигал результатов. Лишенный этой структуры, не начнет ли он попросту колебаться между тысячью разновидностей пустого гедонизма и мелкими сиюминутными целями? И в поиске какого-то достижения не отыщет ли тренера наподобие Мичито, чтобы тот обучил его гонкам в воздухе, и не вернется ли снова к строго регламентированной жизни?

Таким мог быть один из вариантов. Но конечно же, имелись и другие.

Делрой поднялся, давая ей понять, что разговор окончен.

— Я обдумаю ваше предложение позже. Уверен, вы понимаете, что в данный момент для меня важнее всего соревнование.

— Да, конечно, — ответила Яра. — Надеюсь, вы и в самом деле решите присоединиться к нам. А пока для начала вот вам небольшой урок: оторваться от земли гораздо сложнее, чем приземлиться. Для этого нужно сперва набрать некоторую скорость.

Она взглянула на стартовые колодки.

— Пожалуй, воспользуюсь по старой памяти.

Припав к земле, Яра приняла стойку — ее крошечные ступни выглядели неуместно в колодках, рассчитанных на стандартный размер. Делрой поднял руку, изображая пистолет.

— Бах! — выкрикнул он.

Яра сорвалась с места и пустилась бежать по дорожке. Ее крылья развернулись и начали биться в медленном ритме, один взмах на четыре шага.

В момент, когда она пересекала финишную черту, Яра оторвалась от земли и взмыла в небо.

Утром в день соревнования Делрой обнаружил: он до сих пор не имел понятия, что значит свобода. Он негодовал на жесткий контроль тренировок, на строго ограниченную диету, на необходимость постоянно сверяться с безмозглым электронным двойником. Однако никогда не сознавал, насколько велик люфт между его действиями, если учитывать каждую минуту. Теперь даже эта крошечная степень свободы исчезла. Программа охватывала абсолютно все, так что он превратился в гигантскую марионетку без малейшего признака собственной воли.

Доп стал полноценным голографическим изображением и следовал за ним повсюду — это был наиболее эффективный способ доносить до него инструкции, еще более тщательно детализированные, нежели во время прошлогодней подготовки к финалу олимпийских игр. Делрой вглядывался в изображение Допа и копировал все до мельчайшего движения: каждый жест, каждое упражнение, каждую малейшую поправку и уточнение.

Мичито, обычно столь чувствительный к настроению своего подопечного, по-видимому, не замечал недовольства Делроя. Возможно, тренер был просто слишком занят, пытаясь контролировать реальность на атомном уровне точности, достижимом для двойника. Более вероятно, он ожидал такой реакции Делроя и учитывал ее. Имел значение только рекорд, а не то, нравится ли атлету предстартовая подготовка.

Теперь, когда все его телесные движения были порабощены регламентом, Делрой оставался свободен только внутри своей головы, а там зрел бунт. Выходя на стадион и слыша знакомый, полный ожидания гул толпы, он внезапно обнаружил, что подумывает о том, чтобы придержать себя, отказаться от последних судорожных усилий, необходимых для того, чтобы побить рекорд.

Это было бы превосходным жестом, добровольно перечеркивающим все, к чему он стремился на протяжении своей карьеры. Таким образом он провозгласил бы свою свободу, свою индивидуальность и показал, что из него не сделать безмозглую марионетку.

Делрой поравнялся с другими бегунами и обменялся с ними рукопожатиями, не глядя никому в глаза. Он соревновался не со своими соперниками, он соревновался с отметкой, установленной семьдесят лет назад. Как и предсказывали, погода оказалась превосходной: ветер, температура, влажность — все условия благоприятствовали. Делрой перекрестился и произнес короткую молитву.

По команде все опустились в позицию на стартовых колодках. Распорядитель забега направил пистолет в небо. Как всегда (это составляло ключевую часть его подготовительной процедуры), Делрой вспомнил слова одного давно умершего спринтера: «Когда пистолет говорит „бах!“ — старт на букву „б“. Эта фраза действовала для него как мантра, готовя его отреагировать на самые первые децибелы звука выстрела.

Однако стоит ли ему прикладывать это усилие — или же, наоборот, сдержать себя?

Делрой страстно желал избавиться от ограничений, которые так долго его связывали. К тому же, если он станет мировым рекордсменом, его ждет величайший размах, широчайшее разнообразие