— Ты кайся, кайся.

Жадно взглянул в зеркальце. Но нет, должно быть, искупить грех не так просто, как совершить.

— Я, — подумав, добавил, — не нарочно…

Каяться пришлось долго. Наверное, до тех пор, пока раскаяние не стало совершенно искренним. Я, не утаивая, рассказал ей все: про ее старую прическу, про ноги и про то, что чем меньше остается помех и препятствий на пути счастья двух влюбленных, тем им почему-то становится не легче, а скучнее. И по окончании рассказа услышал Маришкин притихший голос:

— Ладно, прощаю. Но, честное слово, не могу понять, почему ты должен в этом каяться. Ведь не было никакого преступления — абсолютно! И вообще, — она потупилась, — есть в этой системе наглядного греховедения кое-какие несоразмерности.

— Ты хотела сказать, несуразности?

— Их тоже хватает, — согласилась Маришка.

В очередной раз взглянув в зеркальце, я заметил, что утром, торопясь в кино, забыл побриться. Других странностей на моей физиономии не обнаружилось.

Потом мы ехали домой. На такси, потому что после неудачного похода в кино остались деньги. И потому что… в общем, так было надо.

Потом поднимались к себе на четвертый этаж. Лифт не работал, как это часто случается в дневные часы, и я, не раздумывая, подхватил Маришку на руки и понес наверх. Она болтала ногами и неискренне возмущалась, что я ее помну.

А потом мы мирились. И черт возьми! Ради того, чтобы так мириться, ей-богу, стоит иногда ссориться!

— А… Как кино? — спросила вдруг Маришка чуть хриплым после примирения голосом.

— Так мы же не доехали! — напомнил я, слегка недоумевая.

— Я заметила. Как… оно называлось?

— Какая теперь разница? — Я пожал плечами и с них немедленно начало сползать одеяло. — Ты все равно не поверишь.

— И все-таки. — Острые коготки пару раз нетерпеливо царапнули голое плечо.

— «Зеленая миля», — ответил я. — Правда, забавно?

В следующий раз она заговорила минут через пять. Когда я уже перестал ждать ответной реплики и собрался с чистой совестью вздремнуть.

— А мне даже нравится, — сказала Маришка, и от ее слов я не то что взбодрился — чуть с кровати не упал.

— Нравится? И только-то?

— Я не о том. — Она довольно улыбнулась. — Я тут подумала: может, все не так плохо? То есть, когда тебя за каждое лишнее слово перекрашивают в фиолетовый, это, конечно, дикость. Но ее можно стерпеть. Тем более, лечится это не так сложно. Зато теперь я совершенно спокойна за мужа, когда он заявляется домой после закрытия метро и говорит, что засиделся у Пашки. Или когда выскальзывает в два часа ночи из постели и до утра глядится в монитор. Теперь-то я легко могу убедиться, что ты на самом деле не по борделям шлялся, а пил пиво с Пашкой. И не флиртовал всю ночь с малолетками в каком-нибудь чате «Кому за тридцать… А кому и за полтинничек», а… Чем ты, кстати, занимаешься в интернете целыми ночами?

— Аплоадом, — честно признался я.

— Ого! — Маришка открыла глаза, чтобы поэффектнее их закатить.

— Вот это эвфемизм!

— Это не эвфемизм, а процесс загрузки файлов со своей машины на сервер заказчика, — пояснил я. — Просто ночью интернет бесплатный, а под утро коннект самый надежный.

— Экономный! — похвалила она. — Значит, пока жена мерзнет под двумя одеялами, он там наслаждается утренней коннекцией!

Я смолчал. Я всегда знал, что любить эту женщину — удовольствие ниже пояса. Только сказал:

— Это еще вопрос, кого из нас чаще по ночам не бывает дома.

Глядел я при этом в сторону и вместе с тем, как вскоре выяснилось, в воду.

А наутро Маришка явилась домой вся зеленая.

— Нет, ты представь! — попросил я. — Изменил Маришке — мысленно! — причем с ней же, только семнадцатилетней. Это преступление?

— Еще какое! — паясничал Пашка. — Семнадцатилетней — это, скажу тебе, такая статья…

— Ты подумай — мысленно! — с пьяной настойчивостью повторил я. — И тут же наказание! Ладно бы за поступок, но за намерения-то! Вот скажи мне как ме… милиционер программисту…

— Веб-дизайнеру, — с усмешкой поправил Пашка.

— Хорошо, веб-дизайнеру. Скажи, карает УПК за преступные намерения или нет?

— Нет, только за осуществление.

— Ни мыслей, ни фантазий, ни воспоминаний, — я подвел итог. — Так как же нам теперь жить?

— Честно, — ответил Пашка. — Живи настоящим. И цени то, что имеешь.

Я чуть не поперхнулся, пораженный глубиной высказывания. Вот уж от Пашки подобного не ожидал! Я, кстати, не рассказывал, как он подкладывал чистые листочки в середину дипломной работы — для придания объема? А как, играя в DOOM, вместо постоянного бессмертия каждую минуту брал с клавиатуры временное? Так, заявлял он, честнее… И этот человек будет учить меня жизни и честности?

Я возмущенно опустошил бутылку одним затяжным глотком и потянулся за следующей.

На кухне мы были одни. Лишь изредка в беседу пыталось вклиниться негромкое урчание холодильника. Отбрасывал мягкие тени приглушенный плетеным абажуром свет с потолка. На столе в двух блюдцах разместилась закуска — тонкие кружочки копченой колбасы и ноздреватые ломтики сыра. Бутылки с этикеткой «Клинское» выстроились в два ряда: на столе вдоль стены — полные, на полу вдоль плинтуса — пустые.

Кухня — идеальное место для обстоятельных мужских разговоров под пиво. А чем еще заняться нам, лишенным женского общества?

Маришка умчалась на работу на два часа раньше обычного. Чтобы прямо в студии послушать свежую «Кислую десятку».

«Так послушай здесь! — предложил я, кивнув на магнитолу. — Или собственную частоту забыла?»

«Что ты! — возразила она. — Слушать мало, это нужно видеть! Знаешь, как Антошка во время эфира лицом работает? Странно, что его до сих пор на ТВ не переманили».

А сразу после ухода Маришки пришел Пашка и бережно сгрузил на пол прихожей пару гремящих пакетов. Как нельзя кстати!

Я был благодарен ему. За пиво, за то, что выслушал меня без профессиональных своих штучек: не перебивал, не светил в глаза мощной лампой и не бил по лицу. Шучу…

Пашка слушал молча. С пониманием. И когда я завершил рассказ словами: «И тут, слава Богу, все закончилось», подвел под сказанным косую черту.

— Значит, и ты, Санек, — сказал он. — Сначала княжна, потом уборщица, писатель, теперь еще ты. Причем двое последних гарантированно не имели с так называемым толстым самаритянином никаких контактов, кроме аудио-визуальных. Так?

— Так, — согласился я и внес уточнение: — Только самаритянин не толстый, а добрый.

— Не уверен. Но эта загадочная личность привлекает меня все сильнее. Побеседовать бы с ним в частном порядке. Ребят из соседних ведомств привлекать пока не хочу: нет состава. Никто ведь, если разобраться, не пострадал. Вот ты — чувствуешь себя потерпевшим?

— Я? — Я прислушался к внутренним ощущениям. Приятное тепло изнутри распирало грудь, взгляд постепенно терял пристальность, движения стали плавными и расслабленными. — Кажется, нет.

— Ну вот. А подозрения ваши и домыслы звучат, ты извини, довольно дико. Человеку непосвященному их лучше не высказывать, не то быстро загремишь куда-нибудь в лечебно- оздоровительное. Кстати, обследовать бы тебя…