отцу.

— Что там?

Князь, не отвечая на вопрос, уставился на экран, просматривая сообщение.

Нил, почувствовав, что он здесь лишний, поспешно удалился.

— Милан, что тебя более всего заинтересовало в сообщении посланника? — спросил Князь, и Милан, словно не заметив тяжелых нот в голосе отца, с жаром ответил:

— Земля! Ты же знаешь, отец, что все, что связано с Землей меня интересует более всего.

Князь стал еще суровей.

— Да, я вижу, что родная планета тебя интересует менее всего.

Милан понял свою ошибку. Его отец жил Лириной. Вернее, он отдавал ей свою жизнь — день за днем, год за годом. И хотел, чтобы его сын относился к родине также.

— Прости отец, я хочу, чтобы ты знал — я люблю Лирину, и дороже нее для меня никогда ничего не будет. Но судьба Земли и землян мне небезразлична.

— Настолько, что ты готов ради них на все? Даже бросить Лирину?

В глазах Князя, умеющего прятать истинные чувства, вдруг вспыхнула обида.

Милан никак не ожидал такого поворота событий. Он словно проснулся от глубокого сна и впервые увидел отца, вспомнив, насколько он ему дорог.

Когда он вернулся с Кристаллом и встретился с отцом, то почувствовал такую радость! Он преподнес ему Кристалл, как подарок, и благодарностью за это была любовь отца, глаза которого сияли в тот момент так, будто он сбросил с плеч сотни прожитых лет. Но потом, когда первая радость улеглась, тоска завладела сердцем Милана. Что бы он ни делал, куда бы ни шел, перед глазами, как остановленный кадр, возникал образ Ири и Павла, оставленных в горячих песках Кызылкумов.

Милан подошел к окну и распахнул его. Ветер — свежий, несмотря на жаркий день — живительной прохладой ударил в лицо. Широкие листья старых деревьев дворцового парка напомнили чинары, не спящие в ночном городе Земли. Милан закрыл глаза и увидел себя на балконе рядом с Сашей, услышал Катю, приглашающую к столу. И земной рассвет — начало нового дня, из века в век знаменующийся яркими лучами Солнца.

— Отец, а почему мы не зовем нашу дневную звезду по имени?

— Лирин? — голос Князя раздался рядом, у самого уха, — мы привыкли называть ее дневной звездой, но все знают ее имя. Удивительно, что ты об этом спрашиваешь.

— Да, я, видимо тоже привык… Пойдем в сад? — Милан с нежностью посмотрел на отца.

Тот улыбнулся. Лучики морщин, искрами разбежались от уголков глаз. Бледная кожа засияла молодостью на скулах, но впадины на щеках выдавали преклонный возраст.

— В послании нет ничего нового — разговор пойдет о готовности землян к общению на межгалактическом уровне, — Князь пересказал послание сыну, оценив его сдержанность, — Члены Совета хотят услышать твой рассказ о пребывании на Земле. Меня они не могли не пригласить, как правителя Лирины. Будут задавать вопросы о правомочии вторжения. Нам стоит это обсудить, сын. Но… в сад!

Старая беседка, насквозь продуваемая ветром, манила уютом. Но Князь с сыном прошли мимо, углубляясь в сад по тропинке, заросшей травой. Момент, которого так ждал Князь, наступил, и сын, сняв печать молчания со своих уст, рассказывал ему о своих чувствах, о том, что его волновало и о чем он размышлял в одиночестве все время после возвращения с Земли.

— Земляне очень мало живут, отец. Их тела не выдерживают и сотню лет существования. Редко кто доживает до такого возраста и, в основном, это жители гор. Думаю, все дело в гравитации Земли. В горах она близка к нашей. Там меньше кислорода, кровь легче бежит по сосудам, и, главное, там воздух намного чище, чем в низинах, где отходы от жизнедеятельности человека концентрируются и становятся ядами. Но, что странно, люди знают об этом и продолжают травить себя и планету, — Милан замолчал.

Отец шел рядом, оставляя на мягкой почве следы от черных туфель на толстом каблуке, так сосредоточенно рассматривая их тупые носы, что, казалось, будто он не слушает сына. Милан остановился и, повернувшись, с жаром продолжил:

— Земля — это… это прекрасная планета! Она настолько разнообразна и в смысле ландшафта, и по количеству видов живых существ, растений… Да только людей там — разных по облику, говорящих на разных языках — такое множество! Вот мы. Мы говорим о себе — лиринийцы, говорим на одном языке.

— Но в далеком прошлом…, - вставил Князь, Милан не дал ему закончить:

— Да, я знаю, в древности у нас тоже были подрасы, несколько языков. Но…, - и тут Милана осенило, — а как мы преодолели это? Как пришли к единению? Насколько я помню, мы не воевали друг с другом, не убивали себеподобных, отец! Он убивают друг друга! Понимаешь? Просто потому, что другие. Человек, от которого я получил всю информацию, тоже не понимал этого. Он — космонавт. Его судьба стала моей на некоторое время, и я до сих пор чувствую себя ответственным за него.

— Почему? Разве ты навредил ему?

— Не знаю. Я не знаю, что с ним стало после моего ухода. Его могли арестовать и держать в закрытом помещении, как меня. Но я мог воспользоваться даром убеждения, а он… скорее всего — нет.

— Милан, — Князь очень мягко проговорил имя сына и, взяв его за локоть, пристально посмотрел в глаза, — сын, я должен тебе напомнить кое-что. Выслушай. Каждый из нас, включая и землян, личность. Все, что с нами происходит, в какой-то степени предопределено, но только в какой-то степени. Многое зависит от нас самих. Никто из разумных не может составить, определить судьбу другого. То, что ты называешь своей ответственностью за землянина, есть бесполезное накручивание фатальности, навязчивое усугубление событий, реальность которых тебе неизвестна и неподвластна. Сейчас ты здесь и твоя судьба ведет тебя вперед, а ты пытаешься сопротивляться, упираясь разъедающими твой разум мыслями. Зачем? Этим ты не можешь повлиять на судьбу того землянина, да ни на чью, кроме своей. Она устанет держать напор твоего сопротивления и свернет. Тогда ты изменишь русло своей жизни, но к лучшему ли? Думай позитивно, разберись с тем, что гложет тебя, размотай клубок чувств и освободись от мыслей, мешающих жить, просто потому, что они бездеятельны и ничего изменить, а, тем более улучшить, в жизни людей, о которых ты тоскуешь, не могут. Как говорится в одной старой, но всегда верной поговорке: «Если не можешь изменить действительность, измени свое отношение к ней».

— А, если могу? — спросил Милан.

— А ты можешь? — вопросом ответил отец.

Милан пожал плечами. Они снова пошли вперед, погружаясь в волшебный мир сада, который становился все более диким, заросшим и оттого загадочным.

— Скажи, Милан, что бы ты хотел сейчас делать, чем заниматься? Я вижу, что обязанности хранителя стали тяготить тебя. Не стоит заниматься тем, что не интересно. Давай решим этот вопрос сейчас. Возможно, смена деятельности поможет тебе разобраться в своих мыслях, и ты вновь обретешь цель в жизни.

— Спасибо, отец! Ты проницателен. Но, как же быть с долгом, ведь я посвящен? И Кристалл… кто-то должен ухаживать за ним, следить за его чистотой…

— Долг и обязанность — это не совсем одно и то же. Что ты подразумеваешь под долгом?

Милан задумался. Он не мог вот так сразу ответить на вопрос отца. Долг. Он знал, что просто должен выполнять свои обязанности. Милан поймал мысль. Обязанность! Это не долг! Обязанности могут меняться, и тогда появляется новый долг, повинуясь которому надлежит их выполнять.

— Я должен честно трудиться там, где могу с наибольшей отдачей приложить свои силы.

— И, что не менее важно, делать это с удовольствием, с любовью! — добавил Князь.

У Милана словно появилось второе дыхание. Он вдохнул полной грудью, почувствовав, как холодная струя прошла до самых легких. Она охладила кровь, а та, добравшись до мозга — голову.

— Отец, я могу изменить свое предназначение?

— Не предназначение, а род деятельности. Твое предназначение известно разве что иреносам. Это они знают все наперед, — ухмыльнулся Князь, — а мы живем в неведении, с замиранием сердца ожидая, какая картина откроется нам за следующим поворотом судьбы. Но в этом и есть прелесть нашей жизни. Всегда есть тайна, всегда есть ожидание, всегда есть вера.

— А Кристалл?

Князь задумался, но лишь на мгновение.