зловредном старческом коварстве, ехидном и каком–то инфантильном до непотребного.

Но Броз, подумал он, станет еще зловреднее. По мере того как его мозг будет приходить в негодность, а крошечные кровеносные сосуды будут все больше сужаться. Постепенно на отдельных участках ткань головного мозга, лишившись питания и кислорода из–за закупорки сосудов, начнет разлагаться.

И это сделает то существо, в которое превратился Стэнтон Броз, еще отвратительнее. И зависимость от него станет еще более тягостной, как с точки зрения морали, так и с чисто житейской точки зрения.

Если дряхлеющий Стэнтон Броз еще двадцать лет будет сохранять свою власть, правление это станет настоящим кошмаром. Поскольку его разлагающийся мозг будет давать владельцу совершенно фантасмагорическое представление об окружающем мире. И ему, Адамсу, да и всем йенсенистам придется тогда дергаться как марионеткам, потерявшим управление; прогрессирующий маразм Броза приведет к тому, что и все они впадут в маразм. Миленькая, черт побери, перспектива…

Та самая сила, которую Лантано сумел себе подчинить — время разрушала ткань головного мозга Стэнтона Броза. И следовательно, одного единственного удара высокоскоростного гомеостатического дротика, пропитанного цианистым калием, будет достаточно, чтобы эта втягивающая их в маразм сила навсегда оказалась вычеркнутой из жизни. И разве это не веская причина для того, чтобы он, Адамс, направился в Нью–Йорк, в свою контору, где его ожидают Лантано и Фут?

Но тело Джозефа Адамса не внимало рассудку и продолжало потеть и дрожать от страха. Оно готово было бежать. Я должен бежать, подумал он.

Да и Фут, осенило его, думал о том же, если я правильно понял выражение его лица. Правда, он не был так сильно испуган, как я, потому что если бы он захотел, уже был бы далеко от Нью–Йорка. Уэбстер Фут знает, как это делается. А я — нет. Я не так хорошо, как он, подготовлен к подобным ситуациям.

– Ладно, — сказал Адамс сидевшему за ним коммандос Фута, который по–прежнему прижимал лазерный пистолет к его голове. — Я на минуту потерял управление, а теперь со мной все в порядке.

Он развернул аэромобиль на Нью–Йорк.

Как только машина взяла курс на северо–восток, агент убрал пистолет и вложил его в кобуру.

Джозеф Адамс включил сигнальное устройство Верна Линдблома, которое теперь носил на левом запястье. Он сам ничего не услышал, но микроволновый сигнал был моментально принят его железками. Четверо агентов Фута сигнал не услышали.

Адамс не отрывал глаз от приборных щитков, пока его железки в быстрой, пугающе безмолвной схватке не убили всех агентов Фута. Вскоре наступила полная тишина — возня прекратилась. Дело было сделано. Железки открыли заднюю дверь аэромобиля и вышвырнули четыре трупа в безразличный ночной сумрак, который, как казалось Адамсу, никогда уже не сменится днем.

Адамс сказал:

– Нет, я не мог полететь в Нью–Йорк.

Он закрыл глаза.

О Господи, подумал он, четверо убитых; это ужасно, ему никогда уже не смыть с себя печать убийства: оно было совершенно по его приказу, хотя и не его руками, что делает поступок еще отвратительнее. Но ведь он приставил свой пистолет к моей голове, подумал он, и я от страха потерял контроль над собой; они угрожали убить меня, если я не полечу в Нью–Йорк.

А я не мог с этим согласиться — да поможет всем нам Господь! Потому что для того чтобы жить, мы должны убивать. Такую цену пришлось уплатить за эту невыгодную сделку — четыре человеческие жизни за одну.

И тем не менее все кончено. Он повернул аэромобиль на юг, точнее, он летел сейчас на юго–восток, к Каролинским островам. Вместо того, чтобы лететь в Нью–Йорк. Который ему уже не суждено когда–либо увидеть.

Через несколько долгих, показавшихся ему целой вечностью, часов в кромешной тьме он увидел пятно яркого света — место раскопок.

Аэромобиль, по команде Адамса, начал спускаться вниз по спирали. К тому месту, где Николас Сент–Джеймс вел раскопки вместе с железками Дэвида Лантано, стараясь отыскать построенный до войны американский военный склад с медпрепаратами и искусственными внутренними органами, который, если карта их не подвела, находился где–то тут, под землей.

Приземлившись, Адамс направился к месту раскопок. На краю освещенного участка бывший житель убежища сидел среди коробок и мешков, и Адамс сообразил, что место было выбрано правильно. Они обнаружили склад. На жаргоне йенсенистов такая удача называется «рождественским утренником».

Увидев первого из железок Адамса, Николас спросил:

– Кто это?

Железки Лантано мгновенно прекратили земляные работы и, безо всякого приказа со стороны Николаса, окружили его, чтобы взять под защиту. Они отбросили ручные насадки, которыми пользовались при раскопках, и схватились за оружие, хранившееся в центральной части корпуса. Проделали они все это быстро и умело. И не теряя ни минуты.

Адамс дал команду, и его собственные железки окружили его, заняв точно такую же оборонительную позицию. Двух человек разделяли теперь железки, железки смотрели теперь на железок, люди не видели друг друга из–за них.

– Мистер Сент–Джеймс, вы помните меня? Я — Джозеф Адамс. Мы встречались на вилле у Дэвида Лантано. Я приехал посмотреть, улыбнулась ли вам удача. При поисках нужного вам органа.

– Еще как улыбнулась, — громко ответил ему Николас. — Но зачем вы приказали своим железкам приготовиться к бою? Кто здесь собирается сражаться и за что?

– Я сражаться не хочу, — ответил Адамс. — Могу я убрать своих железок? Последуете моему примеру и дадите честное слово, что не будете предпринимать никаких враждебных действий?

Не скрывая удивления, Николас ответил:

– Но ведь война окончена. Блэр мне так говорил, и я сам видел поместья. Так почему же между нами должны происходить «враждебные действия?»

– Причин для этого и в самом деле нет. — Адамс дал знак своим железкам. Те неохотно разошлись.

Адамс один приблизился к бывшему жителю убежища.

– Вы отыскали именно тот внутренний орган, который был нужен?

Восторженно, как обезумевший от радости мальчуган, Николас ответил ему:

– О, да! Целых три: сердце, почки и искусственную поджелудочную железу в заводской упаковке. — Он с гордостью продемонстрировал ее. Герметизирована пластмассой и наверняка в полной сохранности, будто вчера с завода. В этой упаковке она может сохраняться, как здесь написано, пятьдесят лет!

– Значит, вы добились своего, — сказал Адамс.

Ты получил то, подумал он, ради чего вышел из подземелья. Путешествие закончилось. Счастливчик, мне бы твои проблемы! Если бы то, что мне нужно, чтобы жить, можно было бы взять в руку, рассмотреть на нем этикетку! Ты боялся, что не сможешь найти одного–единственном приспособления времен войны, но ты отыскал его. И оно принадлежит тебе — настолько, насколько нам вообще что–то может принадлежать. А теперь поразмысли над тем, что теряю я, думал он. Мое поместье, мою работу, я расстаюсь с поверхностью земли. Чтобы не отправиться вслед за Верном Линдбломом. Потому что, сказал он сам себе, я уверен, я уверен, что убил его Дэвид Лантано. Я сразу понял это, когда Лантано признал, что у него есть такое оружие. Оружие это нам прекрасно известно: высокоскоростной дротик. Или, как в случае с Верном, дротик замедленного действия, пропитанный цианистым калием. И не покрытый ржавчиной, а вполне пригодный, как тот, который пронзил сердце Линдблома.

В отличном состоянии, сказал Лантано. Доставленный прямо из военных лет при помощи устройства для путешествия во времени, принадлежащего Дэвиду Лантано. И его хотят установить в моей конторе, чтобы убить Броза точно так, как был убит Верн; предполагается, что смерть будет мгновенной и безболезненной. Но все–таки это убийство такое же, как убийство четырех агентов Фута. Но такие уж у нас правила игры. А я ухожу. Спускаюсь под землю. Если мне удастся.

– Вы возвращаетесь в свое убежище? — спросил Адамс.

– Прямо сейчас. Чем меньше времени старый Соуза будет заморожен, тем лучше; всегда есть